Захария Станку - Ветер и дождь

Подойдя к примарии, толпа остановилась. Плакальщицы смолкли. Несколько мгновений раздавался только ропот дождя и вой ветра. Потом толпа молча расступилась, и мы увидели самодельные носилки, на которых несли тела убитых.

— Вы убили наших мужей!

— Как нам теперь жить?

— Вы убили наших кормильцев!

Послышались и мужские голоса: ругань и угрозы. Ветер подхватывал крики и разносил их по всему селу. Я никогда не был суеверным, но страстная ругань и проклятья женщин смутили меня.

— Гореть бы вам на вечном огне!

— Проклятье на вашу голову — убийцы!

Женские голоса тонули в грубой ругани и криках разгневанных мужчин. Толпа подступила ближе к примарии. Но мы были уже не одни. Рядом с нами стояли три человека в темных бурках, все трое с винтовками в руках. Они словно вынырнули из бездны и заняли место впереди нас. Это были Гынжи, которые сторожили примарию. Один из них подождал, пока крики немного утихли, и закричал сам, покрывая все голоса:

— Почему вы называете нас убийцами? Кто устроил засаду в лесу — мы или вы? Кто первым начал стрелять — мы или вы?

— Вы!.. Вы!..

— У-у-у!.. Лжецы!..

— Вы!.. Только вы виноваты!..

— Нет, вы!

Кто-то из толпы выстрелил в воздух. Гынжи немедленно ответили тем же.

Орош выдвинулся вперед и крикнул:

— Остановитесь! Вы сошли с ума? Мало вам двух убитых? Немедленно успокойтесь!.. Иначе…

Орош не сказал, что будет, если толпа не успокоится. Но люди, собравшиеся перед примарией, по-видимому, хорошо знали Ороша. Весь уезд Телиу уже успел узнать Ороша.

— Ладно, хватит! — примирительно сказал кто-то в толпе. — Давайте-ка лучше отнесем мертвых…

— Да-да, будет, — подхватил другой. — С этими шутки плохи… Они могут перестрелять нас всех…

Толпа послушалась. Люди, видимо, устали и были рады не вступать в новую драку. Плакальщицы снова принялись за свое дело. Под их заунывные крики толпа снова тронулась в путь. Мертвых понесли домой…

Мы в сопровождении Гынжей вернулись в примарию. Цигэнуш встретил нас осуждающим взглядом.

— Сколько их там было? — спросил он.

— Человек тридцать-сорок, — ответил я.

— Две гранаты, — сказал Цигэнуш, и в его голосе мне послышалась злоба страдающего человека. — Две гранаты — больше и не понадобилось бы… Эх, жаль, что я вышел из строя…

Орош осуждающе посмотрел на него и сказал:

— Жалеть нечего… Они ведь ничего не сделали, только покричали. И спокойно разошлись по домам. Зачем нам лезть на рожон? Ты не хуже меня знаешь наше правило: пользоваться оружием только для самозащиты.

— Чепуха! — сказал Цигэнуш прежним тоном. — Любое правило можно толковать по-разному…

Орош явно хотел переменить тему, но тут вмешался один из Гынжей. Это был молодой человек, высокий, сутулый. Выражение его некрасивого лица с низким лбом изобличало, как у всех Гынжей, непреклонность. Он был еще очень молод, но, как выяснилось, уже успел побывать на войне.

— Я тебя не понимаю, — сказал он Орошу. — Идет у нас теперь классовая война или не идет? А если идет, то почему мы не воспользовались таким удобным поводом, чтобы избавиться от классового врага? Почему мы его не ликвидировали? Так-то лучше было бы…

Орош сначала рассмеялся, потом нахмурился:

— Мы никого не имеем права ликвидировать. Никого… Мы обязаны растолковать людям правду и сделать их своими сторонниками. Быть может, в толпе, которая остановилась перед примарией, и были классовые враги. Но я убежден, что их не так уж много. А остальные — люди темные, невежественные или сбитые с толку, не понимающие, что происходит. Зачем их ликвидировать? Завтра они будут с нами. Во всяком случае, большинство из них.

Цигэнуш, по-видимому, понял, что он перегнул палку. Он лежал, закинув жилистые руки за голову, стиснув зубы, чтобы не кричать от боли. Вдруг он сказал:

— Кажется, у меня снова жар — думаю, градусов сорок, не меньше… В таком состоянии человек может ляпнуть все, что угодно. На другой день он сам ничего не вспомнит…

Все молчали. Только ветер продолжал однообразно завывать за тонкими стенами примарии и время от времени рвать ее ветхую крышу. Только дождь продолжал шуметь за окнами, окутанными непроглядной тьмой осенней ночи.

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Дождь и ветер…

Я закрыл глаза и снова увидел золотые ворота.

— Скажи мне, Орзу, как ты могла выйти замуж за пожилого человека?

— Он сумел убедить отца и мать, что у него много денег и что это принесет мне счастье: всю жизнь у меня будут деньги, деньги. И я покорилась воле родителей.