Захария Станку - Ветер и дождь

Село наше было недалеко от Дуная. А там, за Дунаем, полыхал огонь Балканской войны. В селе довольно смутно знали, что происходит за Дунаем, хотя наш нотариус Джика Стэнеску, учитель Георге Попеску-Брагадиру, доктор Ганчиу и секретарь примарии, он же регент церковного хора, Флоря Фока читали иногда крестьянам вслух военные сводки, напечатанные в газетах. И люди повторяли услышанные новости дома и в сельском кабачке.

— Болгары разгромили турок под…

— В Константинополе началась революция…

— Греки побили турок под…

— Сербы захватили у турок крепость…

Турки терпели поражение от балканских народов, тех самых народов, которые в течение веков находились под их гнетом. Казалось, Турецкая империя находится при последнем издыхании.

— Слыхали? Турки убивают всех пленных христиан…

— У Энвера есть своя яхта, на которой он совершает прогулки по Босфору. В топку бросают пленных христиан, причем живьем. Это одно из любимых развлечений Энвера-паши, министра и зятя самого султана.

— В Турции убивают всех армян…

— В Армении убивают турок…

— Откуда вы знаете?

— Об этом знают все. Говорят, что немцы вот-вот объявят всеобщую мобилизацию. Говорят, что и в других странах начнется мобилизация. Говорят…

— Уже вспыхнули эпидемии. И турки и христиане гибнут от болезней…

— Сыпняк… Холера… Чума…

У меня, как и у всех людей, были уши. И я невольно слышал все эти разговоры. Мне хотелось бы, чтобы услышанное входило в одно ухо и немедленно вылетало из другого. Но я не мог управлять своей памятью. И не мог приказывать мыслям… И вот ко всему тому, что я уже успел повидать в жизни своими глазами, добавились воображаемые картины ужасов и страданий, о которых рассказывали окружающие меня люди. И все эти рассказы накладывались, наслаивались на те жизненные впечатления, которые хранились где-то на дне моей памяти. Все, что я слышал, мгновенно превращалось в воспоминания. Случайные, разрозненные, но терзающие душу.

На село опускалась ночь. Наступало время сна. Но я часто не мог заснуть, потому что в моем измученном мозгу теснились мрачные картины. А когда я наконец засыпал, меня терзали кошмары. Мне снились битвы и погромы. Мне снились штабеля трупов. Иногда мне снилось, что я уже и сам солдат, что в руках у меня ружье и я отстреливаюсь от наседающих со всех сторон врагов. Мне снились поля сражений. Иногда казалось, что они покрыты грязью. Иногда почва была каменистой, твердой. Но и в том и в другом случае над полем стелился едкий дым, всюду раздавались дикие крики ужаса, ржание раненых лошадей, предсмертные стоны солдат. Огонь пожара лизал мне щеки. Я шагал по трупам убитых, и они смотрели на меня неподвижными, стеклянными глазами. Раненые хватали меня за ноги, умоляли спасти их, дать им глоток воды, вынести с поля боя. Иногда мне снилось, что я сам лежу бездыханный, в крови и грязи и в моей груди торчит кинжал, которым я был заколот. А по трупу моему шагают солдаты, опьяневшие от крови, усатые, бородатые, похожие скорее на зверей, чем на людей. Мне хотелось пить, один глоток воды мог бы вернуть меня к жизни, но никто меня не слышал, солдаты продолжали шагать и давить меня сапогами. Мне было больно, ужасно больно. Я терял сознание и просыпался весь в поту.

— Хорошо детям, — говорили взрослые. — Они ничего не знают. Растут себе, как колючки в поле…

Мы действительно росли свободными и дикими. Почти как колючки в поле. Никто не обращал на нас внимания. Но что толку? Меня постоянно терзал страх, навеянный разговорами взрослых. В ту пору у меня были уже большие белые зубы, как у волчонка. И я часто смеялся. Я смеялся и скалил зубы.

— Ты чего смеешься, зубастый?

— Мне так хочется, дяденька. Хочется, и все! И я не могу остановиться. Смеюсь, пока живот не заболит. Смеюсь, пока не насмеюсь досыта…

— Хорошо, что тебе это все-таки удается… Жаль, что с едой у тебя так не получается. И почему тебе никогда не надоедает есть!

— Ну, это совсем другое дело. Есть всегда хочется. Да и сам ты, дяденька, никогда ведь не ешь досыта…

— А чем еще ты бываешь сыт?

— Зимой — катаюсь на санках, летом — купаюсь в речке, сколько хочу… Да и послушать враки взрослых — тоже сыт будешь, вчера вот дяденька Авендря рассказывал, будто бы застрелил однажды зайца, у которого-было три глаза…

— Замолчи, озорник! Не смей осуждать взрослых!

— Не ругайся, дяденька. А то я запущу в тебя камень. Я здорово целюсь, попаду точно в башку.

Дядя Войку весело смеется: