Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

Весна была ранняя. Все дышало покоем и миром. С пробуждением природы сад дышал счастьем, ощутила это и я. Я открыла амбулаторию, готовила выставку, посещала театры и оперу, сезон в которых уже кончался. Через разные конторы и юридические агентства я искала местожительство Андреяны. Она наверняка была уже замужем.

– Она старше вас, Изабелла, – сказал адвокат. – Завещание останется в силе до тех пор, пока она не будет найдена. Мы дали объявление во всех американских газетах, а потом и в главных газетах европейских столиц, чтобы она обратилась в адвокатскую контору, так как ее ждет большое наследство. Однако до сих пор не нашли ее. Кое-кто обращался, но это были явные мошенницы, в чем мы убедились, сделав анализы ДНК. Это меня навело на мысль, что, возможно, она живет за границей, в каком-нибудь маленьком городке, но где и под каким именем? В Америке проведен поиск с помощью всех телевизионных станций, это не дало никаких результатов, из чего мы заключили, что ее здесь нет.

Я изо дня в день молилась, как и мои игуменьи, чтобы Бог дал нам возможность ее найти.

– Он подаст вам знак во сне или в молитве, – ответили обе в письмах. – Наберитесь терпения!

И вот пришла осень – время года, которое я так люблю, не только за красоту природы, но и потому, что в Америке, особенно в Нью-Йорке, Чикаго и Бостоне, это самый богатый сезон опер, концертов и драматических спектаклей, фильмов и выставок. Родители пожелали посетить Чикаго. Я хотела, хоть на несколько дней, заехать в ближайший женский монастырь в Индиане, о котором недавно услышала. Я знала, что там богатая библиотека, а игуменья Даница очень мудра. Я начала писать роман, мне требовались книги, которые были в том монастыре. Но я их даже не открыла. Хотелось только молиться и разговаривать с игуменьей. Я постилась и молилась, одна и с сестрами. Скромность, вера, молитвенная дисциплина и церковное пение стали истинным озарением. Игуменья, ощутив мою потребность в монастырском покое, пригласила меня посетить их весной и остаться подольше.

– Будь терпелива, Бог укажет тебе путь, и ты найдешь Андреяну. Привези ее в этот монастырь или еще в какую-нибудь обитель в Эфиопии или Сербии. Здесь вам обеим будет легче, вы наговоритесь, узнаете друг друга через молитву и пост.

Там, в монастырской келье, мне приснился чудесный сон. Я слушала музыку, прелюдию оперы, и видела его лицо, лицо слушателя – как дирижера.

Когда поднялся занавес, я услышала голос – он словно лился с неба. Некая красавица пела арию, очень сложную и для гораздо более известных певиц. Ее игра и движения были невероятно точны. Этот голос, трагически печальный, был мне прежде неизвестен, а я слышала много исполнений «Аиды». Дело происходило не в Египте. Я видела ее над ущельем, в Эфиопии, она пела Желтому Нилу.

Жизнь постепенно возвращалась к привычной, обыденной рутине, рабочей стабильности и сосредоточенности на пациентах. Частые дежурства были утомительны, но многолетняя практика научила меня выдерживать и по трое суток без сна. Я продолжала писать и скоро подготовила выставку. На этот раз я сознательно ушла в эксперимент; замысел выставки вызвал многочисленные комментарии. Я сопоставила реалистические и сюрреалистические образы с абстрактными, причем так, что картины под одним и тем же названием имели и свое другое «я». По принципу совмещенности сознания и подсознания, реального-нереального, рационального-эмоционального было показано одно и то же состояние в разных мирах. Для этого я выбрала портреты и пейзажи. Ничто не может более выразительно свидетельствовать о двуединстве мира, чем человеческое лицо и лицо земли.

Подобным же образом я поступила и с иконами. Святой Георгий был на белом коне, в красной одежде с золотым шитьем. Святая Параскева, которую я на каждой выставке показывала иначе, была изображена в темно-синей мантии с золотом, а на плече у нее сидела райская птица. Понятно, что в абстрактном варианте фигуративность теряется и образы святых передают только духовное переживание – на них доминируют или цвет, или штрих, или свет.

Без всяких предварительных размышлений, что именно я буду выставлять, перед самым открытием я решила, что кроме портретов других эфиопских женщин покажу и два портрета Дельты – в беременности и в монашестве. Фигуры я подчинила выражениям лиц. Я не могла пересилить потребность писать ее, она вселилась во многие женские лики. Я изменяла мимику, одежду, возраст, а на одной картине, которая привлекла взгляды многих, было представлено ее самоистязание: она была изображена идущей, в монашеской рясе и веригах, с камнем на голове. Выражение лица было почти как у святой – не столько боль, сколько покаяние.