Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

Днем честные сестры навевали покой своим пением в часовне. Это были прекраснейшие создания на свете, наделенные дивными голосами. «Аве Мария» была моей любимой молитвой Богородице. В отсутствие матери Богородица была мне заступницей, как маленькому Христу, – так я размышляла, хотя меня пугало, что она не смогла спасти сына от дурных людей.

Покровительница нашего дома, святая Параскева Пятница, понимала меня и обращалась ко мне во сне. И что важнее всего, говорила на моем родном языке. Я знала: ее никто не услышит, особенно эти тени из мрака, которые не понимали по-сербски. Я знала, что она меня защитит.

Три раза в день мы ходили в часовню, а перед едой и после еды всегда молились Богу. Молитвы придавали мне уверенности.

Я испугалась, когда в часовне, справа, увидела Христа, распятого на кресте. Он был огромен. Капли крови казались свежими. Я жмурилась, чтоб отогнать видение его муки, убеждала себя, что дело тут в краске, использованной мастерами. Впоследствии я часто не хотела пользоваться красной краской, связывая ее с Христовой кровью, с его страданием.

Слева стояла статуя Богородицы с младенцем-Христом. Она излучала тепло и свет. В ее глазах я всегда видела печаль и слезы. Сестры сказали мне, что виной тому блики солнечных лучей, проникавших сквозь окна часовни. Лучи любили целовать ее лицо.

Мне хотелось увидеть иконостас и иконы православной церкви, где я когда-то молилась вместе с родителями. Там я не ощущала страха. Может быть, потому, что была вместе с семьей, но думаю, по совести говоря, что покой и надежду вселяла в меня православная иконопись: там была не только картина распятия.

Я спрашивала сестер, почему Богородица безропотно позволила истязать своего сына, не пыталась за него заступиться. Разве она не могла его защитить? Тут начались мои сомнения, защитит она меня или позволит, чтоб и со мной произошло нечто страшное. Я долго плакала, даже во сне. Сестра Матильда объяснила мне, что на все была воля Божья, ради нашего избавления от грехов. После этого разговора я совершенно убедилась, что сама грешными ночными страхами усугубляю его страдания.

Угрызения совести, как видите, появились в моей жизни очень рано, и я начала сама себя наказывать. Перестала играть с детьми, которые были старше меня. Очень мало говорила. Во мне произошла резкая перемена. Меня не интересовало ничего, кроме вопросов веры, а сестры не всегда могли на них ответить. Ела я очень мало, непрерывно постилась. Пост был не то что у католиков, которые едят мороженое, яйца, творог. Я пила только воду, едва прикасалась к хлебу и молилась, чтобы приехали родители. Пост, бессонные ночи, страх, тоска по материнским объятиям, – все привело к тому, что я стала терять в весе. Чем больше я задавала сестрам трудных вопросов, тем больше они волновались, не зная, как мне, ребенку, объяснить то, что меня тревожило, и не могли меня утешить.

Родители скоро приехали, и я вернулась в Америку. Я была самой счастливой девочкой на свете. Обласканная ими, я скоро успокоилась. Мне было пять лет.

Два года пребывания в этой, вообще-то очень хорошей, школе, жизнь под одной крышей с честными сестрами очень рано связали меня с религией, Богом, любовью к сестрам, которых я в мечтах видела невестами Христовыми. У них на руках были кольца, как у моей матери.

Ты должна быть избранной, не такой, как все, чтобы получить перстень Христа, думала я. Но мне было не ясно, поняла ли я, что надо сделать, чтоб удостоиться этого перстня. Однажды я сама сделала перстень из цветного бисера, предназначенного для изготовления декоративных корзиночек. Радостная, поспешила к сестре Матильде и с восторгом сказала ей, что теперь я так же, как и она, связана с Христом. Она улыбнулась и объяснила, что мне не нужен перстень, чтобы быть вместе с ним и чувствовать его любовь.

Сестра Матильда рано познакомила меня с духовной музыкой. Водила меня смотреть другие церкви и капеллы, где были окна с цветными витражами на евангельские мотивы. Мы даже посещали музеи и концерты. Она играла на арфе и органе и проводила со мной время, слушая духовную музыку.

Потом, когда я выросла и приехала в Париж, я навестила ее. Она была уже в летах, а носила все такой же лебединый накрахмаленный белый чепец. Я поблагодарила ее за то, что она рано ввела меня в мир церковной музыки, которую и вы, и я иногда слушаем. Я дала ей понять, как она меня духовно обогатила. В Америке католики называют их «God’s geese» – «Божьи гуси»; ни один другой орден не носит таких головных уборов, и только их жизнь так скромна и аскетична. Там многие монахини обучены гражданским профессиям. Водят машины, посещают рестораны и кинотеатры. Никогда не выглядели ни святыми, ни скромницами.