Никола Юн - Весь этот мир

Мамин кабинет абсолютно обычный, не слишком опрятный, не слишком захламленный. Нет никаких явных признаков нездорового рассудка. Безумные, спутанные, хаотичные надписи не покрывают каждый сантиметр стен.

Я подхожу к большому столу в центре комнаты. В нем есть встроенный шкафчик для хранения документов, с которого я и начинаю свои поиски. В руках дрожь – это не какой-нибудь тремор, нет, они по-настоящему трясутся, как будто я оказалась в эпицентре землетрясения, которого больше никто не ощущает.

Моя мать дотошна и своеобразна в том, что касается хранения документов. Она сохраняет все, и у меня уходит больше часа на разбор одной только стопки бумаг. Там есть чеки за крупные и мелкие покупки, договоры об аренде, налоговые документы, гарантии и руководства по эксплуатации. Она даже сохранила корешки от билетов в кино.

Наконец ближе к задней части шкафчика я нахожу то, что ищу: толстую красную папку с ярлыком «Мэделайн». Я осторожно достаю ее и устраиваюсь на полу.

Протокол моей жизни ведется с самой беременности. Я нахожу назначения пренатальных витаминов, сонограммы и фотокопии каждого маминого визита к врачу. Смотрю на заполненный от руки бланк с двумя квадратиками – мальчик и девочка. В квадратике под словом «девочка» стоит галочка. Есть тут и мое свидетельство о рождении.

Просматривая бумаги, можно довольно быстро догадаться, что я была болезненным ребенком. Я нахожу бланки, заполненные педиатрами, которых вызывали ко мне по причине сыпи, аллергии, экземы, простуд, лихорадки и двух ушных инфекций, – и все это до того, как мне исполнилось четыре месяца. Я нахожу чеки за консультации со специалистами по грудному вскармливанию и младенческому сну.

Когда мне было около шести месяцев – всего через месяц после того, как погибли мой папа и брат, – я попала в больницу с респираторно-синцитиальным вирусом. Я не знаю, что это, и мысленно делаю себе заметку позже поискать информацию в интернете. Я пробыла в реанимации три дня.

А после этого мамин учет становится менее дотошным. Я нахожу распечатанную статью о вирусе из сети. Мама обвела в кружок тот абзац, где объясняется, что этот вирус сильнее проявляется у людей с иммунодефицитом. Я нахожу фотокопию первой страницы статьи о ТКИН из медицинского журнала. Пометки мамы на полях неразборчивы. Еще есть подтверждения единственного визита к аллергологу и посещений трех разных иммунологов. Заключение каждого из врачей: никаких болезней не выявлено.

И все.

Я роюсь в шкафчике в поисках еще каких-нибудь документов. Не может быть, что это все. Где результаты анализов? Был же четвертый иммунолог, верно? Где диагноз? Где консультации и мнения третьей стороны? Должна быть еще одна толстая красная папка. Я пересматриваю бумаги в третий раз. В четвертый. Я вытряхиваю содержимое остальных папок на пол и роюсь в них. Копаюсь в бумагах на столе. Пролистываю мамины медицинские журналы в поисках подчеркнутых абзацев.

Часто дыша, подскакиваю к полкам с книгами. Сбрасываю книги, трясу их за корешки, надеясь, что из них что-нибудь выпадет – забытый результат лабораторного исследования, официальный диагноз. Но не нахожу ничего.

Однако ничего – это не доказательство. Может быть, доказательство где-то еще. Я с первой же попытки угадываю мамин пароль – «Мэделайн». Два часа просматриваю папки на ее компьютере. Смотрю историю браузера. Заглядываю в корзину.

Ничего.

Ничего.

Где доказательство той жизни, которую я вела?

Я медленно поворачиваюсь, стоя посреди комнаты. Я не верю собственным глазам. Не верю тому, чего не вижу. Как же так – ничего? Как будто моя болезнь взялась с потолка, который ограничивает мой взгляд.

Неправда. Этого не может быть. Возможно ли, что я ничем не больна? Мой разум упорно избегает этого допущения. Может быть, мама хранит прочие данные в своей спальне? Почему я не подумала об этом раньше? На часах 5:23. Смогу ли я ждать, пока она проснется? Нет.

Дверь открывается в тот самый момент, когда я к ней подхожу.

– Вот ты где, – произносит мама с явным облегчением в голосе. – Я заволновалась. Не нашла тебя в твоей комнате. – Она входит в кабинет, и ее глаза расширяются, когда она видит окружающий нас хаос. – Было землетрясение? – спрашивает она. Наконец она осознает, что бардак устроен руками человека. Поворачивается ко мне в замешательстве. – Милая, что происходит?

– Я больна? – спрашиваю я. Кровь слишком громко стучит у меня в ушах.