Ольга Рыкова - Я объявляю Джихад…

— Тут много, давай вместе, — обратилась я к Гарику. Игорь встал и взял себе вилку. Мы ели молча из одной тарелки.

«Кто-то умирает, кто-то рождается, но ничего не меняется вокруг, люди испытывают чувство голода и едят». От этой мысли меня мутило, но я ела.

— Так сколько времени? — спросила я, моя тарелку.

— Почти четыре.

«Сколько же я проспала, почти весь день? Словно летаргический сон», — и меня опять тянуло лечь и уснуть.

Игорь поднялся, подошел ко мне. Я стояла, облокотившись на раковину. Он подошел вплотную. И стал меня целовать. Я понимала, что это его защитная реакция. Он цепляется за жизнь и тащит меня за собой. Секс для мужчины — это еще и возможность успокоить и доказать свою любовь. Мне не хотелось. Но я не стала оказывать сопротивление. Я понимала, что мне это не поможет, больше всего на свете я хотела оказаться сейчас у себя дома, в Мурманске.

Я встречала рассвет у окна. Воскресенье, в которое никто опять не воскреснет.

Игорь не спал, он смотрел на меня. Но мне было все равно. Я разговаривала с мамой, а значит с Богом, со всеми богами, живущими в сердцах людей.

Около окна с выходом на Сену стояла православная женщина и разговаривала с Аллахом. Я спрашивала у него, как он допускает это? Как он, всемогущий Бог, не может сжалиться над всеми нами, над верными ему он ведь тоже ни разу не сжалился. Как он допускает войну во имя себя? Зачем ему это надо? Но он молчал, наверное, он тоже умер, его убили террористы в одном из кафе. А может, он был в башнях-близнецах, а может, он летел в Санкт-Петербург на том самолете из Египта. Бога нет среди нас, но и на небе его тоже сегодня не было.

У террористов нет и не может быть религии, у них нет Бога.

Все утро я пыталась найти в интернете хоть какую-то информацию о погибших на русском языке. Списка пока не было.

— Пойдем, прогуляемся по набережной, — сказал Игорь.

— Пошли, только Дарья пусть лучше дома останется.

Мы гуляли недалеко от дома. Откуда-то потянуло свежей выпечкой. Вода в реке была черной. На улице очень жарко для этого времени года, градусов семнадцать. Игорь начал разговор.

— Ты понимаешь, что сейчас нигде не безопасно? Что террор, он повсюду. Что надо жить дальше и не бояться. Если мы боимся, значит, они выиграли, значит, они победили. Ты можешь улететь отсюда завтра, но от себя ты не улетишь.

Мужской ум, он, конечно, более здравый, чем женский, он более рациональный и расчетливый. Я это понимаю, но принять сейчас эти доводы мой рассудок не мог. Я хотела защитить своего ребенка, я не понимала, как это сделать, я твердо решила улететь домой, даже страх перед расстрелом меня бы не свернул с этого пути.

— Игорь, хочешь, полетели с нами или прилетишь позже, я не знаю, как там в Россию вам визы открывают.

— Я не полечу никуда, это моя страна и мой город. Я останусь здесь.

— Правильно, нельзя бросать свою страну в трудную минуту. Ты прав, если бы это была моя страна, я бы тоже осталась, но это чужой мне город, и здесь живут чужие мне люди.

Он больше ничего не сказал. Я тоже.

Вечером опубликовали неполный список погибших. И я заплакала.

— Мамочка, не плачь, поедем завтра домой, все будет хорошо, — обнимала меня Даша. Она была спокойна, хоть и все поняла. Словно у нее еще осталась скорлупа, которая дается детям от рождения, чтобы они были прочными. Дети — они прочнее нас от природы. А мы со временем утрачиваем прочность.

— Я пойду собирать чемодан. Да, мамочка?

— Да, я тоже сейчас пойду.

Впереди предстояла бессонная ночь. Я была готова к ней.

Глядя, как я собираю чемодан, Игорь закурил.

— Ну, ты, я смотрю, все решила твердо?

— Да, я не хочу жить в этой стране, извини, ты тут ни при чем, и я не хочу с тобой расставаться, но ты тоже должен меня понять. Я боюсь за своего ребенка.

— А в России ты не будешь бояться? В России типа нет проблем, и тебя все устраивает?

— В России есть проблемы, и меня далеко не все устраивает! Но я не собираюсь это обсуждать ни с кем, тем более с тобой! — на повышенном тоне среагировала я на его попытку меня вразумить.

— Все понятно. Я поеду прокачусь.

— Так комендантский час же, — заволновалась я.

— Плевать, — он взял куртку и вышел, хлопнув дверью.

Темнота опустилась на мой разум, темнота поглотила весь мир. Я смотрела в окно и видела улыбающееся лицо Алии, она никогда уже не станет моделью. Ей все равно, что я плачу. Она умерла. Кто эти люди, которые убили ее? Кто эти политики, которые допускают такое? Я стояла, сжимая кулаки, и объявляла Джихад всем им. Если бы я могла, я бы вырвала из груди свое сердце и, как Данко, осветила этот город и указала путь людям. Если бы я могла, я бы, как Estas Tonne, отдала бы людям свою душу, выразив это в своей музыке, но я не могла, не могла ничего. Я стояла и плакала от бессилия.