Ольга Рыкова - Я объявляю Джихад…

— Да так, — протянула я ему незамысловатый по своему виду, но не содержанию геометрический славянский узор, шитый красными нитками.

— Красиво, типа как на вышиванках?

— Ага.

Магическим образом простая вышивка крестиком соединяла меня с тысячами моих ушедших предков. Волшебство узоров-оберегов, которыми испокон веков женщины в нашей стране вышивали рубахи своим мужчинам, уходящим на войну. В ней была вековая мудрость нашей земли и наших пращуров.

В детстве я не понимала, что такое Мать-сыра земля, которая помогала былинному герою Илье Муромцу, и как вообще кусочек грязи может кому-то помочь. С возрастом я стала это понимать и острее чувствовать силу родной земли. Корни — это генетическая память земли. Я была русской женщиной, как миллионы других женщин, живущих в нашей стране. Россия — это я! — это была непреложная истина. Мое прошлое в недрах этой земли. Мое будущее в моей дочери. Я могу вам нравиться или не нравиться, мне все равно. Впрочем так же, как самой России.

Дарья сняла наушники, укрыла своего друга, у которого вместо глаза был какой-то шаринган, и вышла к нам. Заглянула в холодильник.

— Мам, я есть хочу.

— Я тоже, — сказал Гарик.

Я есть не хотела, но аппетит, как известно, приходит во время еды.

Мы вышли на улицу, было около девяти вечера. Припаркованная у тротуара серая спортивная машина выглядела нелепо среди своих менее удачливых собратьев. Впрочем, так же, как и туфли на ногах Игоря.

Мы повели Гарика прямиком в наше кафе, где мы обычно ели.

— Там правда очень вкусно и недорого, — говорила я, в душе понимая, что человеку, который может поглощать полупрокисшие салаты, все равно, вкусно там или нет.

Мы сели за свободный столик, пахло едой и свежемолотым кофе. Во Франции пью кофе независимо от времени суток.

Меню здесь было очень международным. Минут пятнадцать мы выбирали, что есть. Дарья заказала пиццу, Игорь пасту и сэндвич. Я решила, что хочу просто вина. Алии и никого из наших с Дашей знакомых сегодня в кафе не было, наверное, никто не захотел выходить из дома после сегодняшней поездки. Я слушала многоголосье посетителей и наблюдала за реакцией на местную публику своего «национал-социалиста». Ему было совершенно безразлично окружение, он наматывал на вилку спагетти и быстро их пережёвывал. «Значит, не такой уж он и фашист», — подумала я и улыбнулась сама себе.

— Вкусно, — сказал он, вытирая губы носовым платком. — У меня два выходных, завтра отвезу вас в свое любимое кафе рядом с домом, в котором снимаю квартиру.

«Он все снимает, квартиру, машину, меня около магазина на Камбон — жизнь напрокат», — мелькнуло в голове.

— А где ты живешь?

— На набережной де Гран Огюстен. В шестом округе.

Ну вот, всплыли в моей памяти строки «я недостаточно богат, что бы жить где-то еще» (из книги Ремарка «Жизнь в займы») или что-то типа того, может, это и не про эту набережную. «Наверное, сейчас там очень дорогое жилье», — добавилось в моем сознании, хотя я понятия не имела, сколько стоит там снять квартиру.

После ужина мы пошли прогуляться по набережной Жемап — люблю гулять около воды.

По дороге обратно купили еще вина. Было уже поздно, но Гаспар, похоже, никуда не собирался уходить, он достал из своей машины черную кожаную сумку, и мы поднялись в номер.

Масик лежал на диване и махал хвостиком, он уже не лаял на Игоря.

Дарья сказала «спокойной ночи», забрала собаку и пошла спать, а мы все сидели и выбирали любимую музыку на моем планшете.

— Ты умеешь танцевать танго? — спросил Гаспар.

— Нет, а разве женщине надо уметь его танцевать? — сказала я с умным видом, потому что была уже подшофе.

Женщине в этом танце надо уметь подчиняться партнеру, этого я тоже никогда не умела. Я просто люблю танцевать, хотя и не умею. И это нас не остановило, я выбрала свое любимое — танго Айдара Гайнуллина, а потом еще кучу всевозможных танго.

Мы танцевали, смеялись, Игорь пытался меня научить кое-каким движениям. Не знаю, как выглядело это со стороны, но ощущения были фантастические.

В итоге мы оба неловко запнулись и оказались на диване.

Секс случился быстрым, каким-то скомканным и с послевкусием неловкости и стыда. После душа мы оба легли спать. Было четыре утра.

Гарик вырубился моментально, мне не спалось, словно я совершила плохой поступок, меня мучили угрызения совести. Я параллельно вспоминала лагерь и лица людей, меня не покидало ощущение «пира во время чумы». Почему он не ушел, когда я начала орать? Он приехал уже с сумкой, в которой была смена белья и зубные принадлежности. Почему он здесь? В своих неприлично дорогих ботинках? И глаза людей, провожающих наши машины, со слабыми улыбками надежды на своих вымученных лицах.