Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— Батько. А мамка — ленинградка… Хочу вина.

Но мы не успели: звонок приглашал в зал.

Наши места в третьем ряду. Сели. Галка уткнулась в программку. А во мне вдруг заворочалось беспокойство. Что-то произошло. Вот только сейчас… Не могу понять — что… Вспоминаю по порядку… Вошли в зал… Галина впереди… Зашла между рядами… Протискиваюсь следом, задевая колени сидящих…

Не может быть!.. Рука… На спинке кресла… Тонкие пальцы… «Ими совершают дворцовые перевороты»… и ямочки… Нет! Показалось. Ошибся. Мало ли рук с ямочками… Взглянуть. Это в четвертом, за нами… Место, примерно, шестое от нас… Шея стала деревянная. Пальцы липкие. Что-то спрашивает Галка…

— Что ты говоришь?

— Я забыла зайти в туалет, — шепчет она.

— Зачем? — механически спрашиваю я.

Галка прыскает в программку. Гаснет свет. Вступила музыка. Прошло минуты две. По сцене на фоне холщовых стен города в ярких камзолах двигались люди, говорили громко и длинно.

Вот зал засмеялся… Еще…

Я медленно поворачиваю голову. Поправляю очки и делаю между пальцами щель… Нет. Ее нет. Мешает мужчина, он перекрыл собою несколько лиц…

Тонкие усики… Чуть навыкате глаза. Жирный черный волос. Громко смеется. Откидывается на спинку кресла… Она!!! Рядом с ним… Сдерживает смех… Поправляет через платье лямку лифчика… (Одна из привычек. Никак не мог отучить от этого…) Лицо пополнело. Округлилось. В основном, такая же, как и была.

Я повернулся к сцене, где танцевала средневековую тарантеллу большеглазая куртизанка.

Первый антракт я провел в зале, заучивая наизусть программку. Галка притащила два апельсина и винный дух.

— Я бокальчик…

— Ну, и молодец.

— А ты?

— Я бросил.

— Удивительно.

— Мир состоит из удивительных вещей, Галочка.

Фраза оказалась пророческой.

Во втором действии, среди многочисленной свиты испанского короля, мелькнуло лицо. Это уж слишком!.. Мысленно снимаю дурацкие усы… Я не ошибся! Ленька!.. Выученная программка подсказывает текст: «В спектакле заняты студенты пятого курса театрального института»…

Мне стало весело.

Если есть всему этому режиссер, то он гениален, как бог! Впрочем, почему бы богу не заняться режиссурой? Творить чудеса надоедает. Надо иметь какое-нибудь хобби.

Но Ленька!..

Я смотрел только за ним, и мне стало жаль его. Он хватался за шпагу, когда этого совсем не требовалось, он, не думая вовсе о короле, отталкивал заслонявших его других придворных и тянул тонкую шейку, и глазами искал кого-то в зале… (Наверное, Людмилу. Видимо, он и пригласил их.)

До самого конца спектакля передо мной подпрыгивал на цыпочках жалкий, бессловесный лакей… «Кланьтесь! Кланьтесь, канальи!» — вспомнил я рассказ Рокоссовского. «И по шее им! По шее!» — добавил я мысленно.

Во мне зрело озорство. Хотелось выкинуть что-то совсем несусветное…

И я выкинул.

Вестибюльная теснотища.

Вне очереди подаю номерок, предварительно завернув его в рубль. Помогаю одеться Галке. Вывел на улицу.

— Обожди меня на углу. Я сейчас…

Ныряю в подъезд. Нахожу швейцара.

— Карандашика не найдем?

— Почему не найдем?

Старик протягивает авторучку. Пишу на программке несколько слов.

— Сами понимаете: в любви все средства хороши. Это надо передать даме… При выходе… — (Кладу в программку трешник.)

— Понимаем, — улыбнулся швейцар.

— Вон… С лестницы спускается. С лисичкой на шее…

— С чернявым?

— С чернявым.

— Будет исполнено.

Галка ждала меня в такси.

Эта девчонка остановит и автобус, если только очень захочет этого.

— Ха-ха-ха! — заливается во мне мальчишка.

— Ха-ха-ха! — как и тогда, давным-давно, опуская парусиновый тапочек в кислые щи бедной тети Нюры…

— Ха-ха-ха!

«Грузите лавровый лист бочками. Штаны не стирайте — их нужно показать маме. Филипп Второй испанский».

Пятое февраля.

Проснулся рано. Зажег свет.

На стуле глаженая рубашка, на столе варежки. Вязаные. Синие. У большого пальца голубой зайчик.

В квартире пахнет пирогами.

Весь вечер тихий и трезвый сижу у Зои. Кроме нас — Алевтина Кузьминична. (Это от нее я узнал все о Зое.)

Был ли праздничным вечер?

Да.

Было радостно: принят подарок. (Платье к лицу.)

Было радостно: она улыбнулась! В первый раз!

(Алевтина Кузьминична рассказала о церковном стороже, который выпил вино для причастия и съел все просвирки, но пьянчужка сознался, и потому был прощен батюшкой.)