Геннадий Беглов - Досье на самого себя

Задыхаюсь от вони и смеха.

Валентина вздрогнула. Проснулась. Шепотом в самое ухо:

— Ты что?

Не могу вымолвить ни слова, иначе смех разорвет меня в клочья.

Скрипнула печная дверца.

— Игорек, — позвала она нежно.

В ответ сопение.

Не отрывая головы от подушки, а значит, не видя его, говорит:

— Это — папа… Поцелуй папу…

Летели клочья.

Москва. Казанский вокзал. Восемнадцатое декабря. Утро.

Столица еще дремлет. На пустынном тротуаре соскребает ледяные корки девушка.

— Доброе утро, синьорита!

— Доброе утро, синьор!

Прервала работу. Цветной рукавицей провела под носом.

— Из Рима?

— Да. От Папы…

Прыснула в рукавичку.

— А где гостинцы?

Сосредоточенно шарю по карманам. Натыкаюсь на монету.

— Вот!..

Верчу перед ее носом.

— Загадай любое желание… А мы ответим: исполнится оно или — увы…

— Ну-ка, ну-ка! — заинтересовалась она.

— Оп-ля!

Монета кружится у ее ног и ложится «орлом».

— Порядок! Гарантия самого Папы! Будьте здоровы!

У гостиницы «Ленинград» ныряю в такси.

— На Колхозную площадь, пожалуйста…

Квартиру тридцать семь найти нелегко.

Со двора через лестницу вы попадете во второй двор-колодец, а из колодца, спотыкаясь о поленницы дров, вползете в узкую дверь, которая впустит вас еще на одну лестницу. Подниметесь на пятый этаж и здесь, в глубокой нише, увидите последнюю дверь и рядом пластинку из тусклой меди. Четкий брусковый шрифт: «М. Д. Живило».

Мать Марка. Она стоит рядом. Маленькая, сухонькая. Никак не может приладить гребень в сбившийся волос.

— Вы не волнуйтесь, Эмма Яковлевна. С ним все в порядке.

— Вы — Виктор?

— Да, да, Виктор Костров.

— Так раздевайтесь… Что же вы стоите? Он в каждом письме о вас… Он всегда такой влюбленный. Вас освободили? У вас, кажется, тоже большой срок?

— Пришла бумага. Я писал Сталину много раз.

— Идемте, идемте сюда… Сейчас кофе… Вы, конечно, хотите есть? Нет, вы не махайте на меня руками… Я же вижу, что вам нужно есть.

— Эмма Яковлевна, милая, не…

— В «мешочек» два яичка… Вас там кормили яичками?

Схватила за руку, тащит на кухню, усаживает на плетеный стул и начинает порхать вокруг плиты, как девчонка.

— Вы — ленинградец… Я знаю. Но вы можете здесь пожить. Никаких церемоний! Я буду только рада… Часто температурит? Ай, вы же не скажете… Он, конечно, предупредил вас…

— Честное слово, Эмма Яков…

— Не лгите! Не лгите Эмме Яковлевне, все равно не поверю.

Как много общего между ними. Страшно похожи: и манера говорить — эти рваные фразы… И резкий жест.

— Сначала вы будете есть яички и пить кофе… Потом я буду допрашивать… Там действительно овощи? Он их терпеть не мог. Берите масленку… Несите в мастерскую — в столовой холодно…

Комнатой не назовешь. Это — зал с высоченным потолком. Два окна почти рядом. В углу — чучело обезьяны. Обезьяна держит в руке кисть, другой чешет подмышки.

Картоном завешены стены. На каждом куске картона — кусок Москвы: мост, бульвар, набережная, памятник, опять мост…

— Марик любил акварель и гуашь, — разъясняет Эмма Яковлевна. — Я выслала ему краски, он так просил. Он не очень худой?.. Неужели клопы? Это ужасно… Тонус?.. Да что вы, Виктор… Я же мать. Я-то знаю. Он всех обманывает… Он очень страдает… Но он не покажет этого никому, даже мне… Только подумайте! В тот день, когда он не вернулся домой… Его арестовали у Лаговских, и ему разрешили позвонить домой… Вы знаете, что он мне прокричал в трубку?.. «Мама, я еду в тюрьму! У меня будет новая тема!»… Как вам это нравится: «Новая тема»? А какие он пишет матери письма!.. Так пишут из Ниццы… «Стоит чудная погода. Пахнет кедром и птичьими гнездами»… Он ничего ни разу не попросил… Он, конечно, посылки раздает? Нет?.. Только не лгите… Да-да. Он не может иначе. Единственное, что его всегда беспокоит, — это деньги… Вы же знаете, как он любит деньги… Если бы вы только знали, Виктор, сколько денег он истратил на эти «деньги»… Как, не понимаете? Он разве не говорил вам о своей коллекции? Странно… У него богатейшая коллекция… Я ее берегу, конечно… Вы только посмотрите…

Она открывает картонные коробки, узкие и длинные, похожие на пеналы. На цветном бархате монеты. «На Валдае?.. Нет-нет. Он никогда не был на Валдае. Он выезжал из Москвы только один раз, в Казань. У нас там дальняя родственница. Нет-нет, вы что-то путаете. Или, скорее всего, Марик… Он же великий лгун и выдумщик. Уралов, вы говорите?.. Что вы!.. В нашем доме не было никаких Ураловых… Особенно с мотоциклами… Греческая монета? Совершенно верно… Он как раз и поехал за нею в то утро к Лаговским, к Фиме… Он возит ее с собой?.. Она у вас?.. Спасибо… Драхм… десятый век?.. Это он так сказал? Я сегодня же напишу ему… Я положу ее в эту коробку… Вы видите, Виктор, на ней написано: "Греция"!.. Но неужели клопы?.. Это ужасно…»