Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— Кончай, Витька! — крикнул Рокоссовский.

Но было поздно. Монета брякнулась на стол, завертелась. Я шлепнул ее ладонью и затих. Слышу дыхание Женьки. Непривычно звонко булькает пульс в руке. В той, под которой…

— Да или нет? — спрашиваю одними губами и отдергиваю руку.

Драхм одобрял безумство.

— Бумагу! — потребовал я у самого себя и ответил: — Несу, Лександрыч!

Схватил тетрадь… Тут же бросил ее в угол.

— Не то! Нужна грубая оберточная бумага! Только глупцы пишут женщине на листочке с типографской розочкой в уголке! Вот! — Разглаживаю бывший кулек из чьей-то посылки.

— Письмо должно быть длинным. На них действует не мысль, а сам процесс чтения!

«Вы тонете в море людской ненависти. Я вас люблю за то, что вас ненавидят. Мне не нужно сейчас ничего, кроме вас. Свободы я не жду. Что в ней? Разве я встречу там схожее? Да и во мне — возникнет такое? Никогда!

Полужелание мы выдаем за бурю страсти, ленивую ласку за безумный порыв… Лжем постоянно от слабости чувств и от отсутствия напряжения. Лжем себе и тем, с кем ложимся в постель…»

Слова текли, затопляя бумагу, а за ними, толкаясь, давя друг на друга, наплывали еще и еще…

«Я не боюсь вас, ибо люблю вас… Вы поняли, признайтесь, что я не раз раздевал вас, чтобы увидеть то, что не видит никто.

Вы страдаете больше, чем страдаю я. Эти страдания в бледности кожи, лишенной ласки. В вашей груди, которая трется лишь о грубое сукно шинели… Людская желчь выела голубизну ваших глаз, обесцветила губы, разучила улыбаться и плакать…»

— Читай вслух, — клянчит Женька.

Я только отмахнулся от него.

«Кто разберется сейчас: кто виноват, кто — нет? Сейчас — никто! Потом — может быть… Не скоро… А сейчас?! Надо дышать сегодня, надо глядеть сегодня, любить сегодня! Гнать и гнать кровь, петь гимны и целовать, целовать до усталости. Отдать то, что не принадлежит никому, что отгорожено запретной зоной, что в холоде односпальной постели взывает стоном мокрых губ…

Шура/

Не рви письма! Не стреляй в свое женское в упор! Я все равно вижу тебя такой, какой ты бываешь одна, когда нет меди пуговиц. Нет ремня, что телячьей кожей перехватил заблудшую душу. Ты заблудилась, как и я… Я вышел не на ту дорогу: ты — мечешься по бездорожью.

Я зову тебя, потому что одинок. Наши одиночества уже сплелись, мы — еще нет. Я слышу звук твоих шагов. Они за стеной… Они близко… Шура!..»

Подумал и поставил еще два восклицательных знака.

«Шура!!! Завтра, после второго сеанса, в клубе…»

Поставил дату. Подпись.

Оглядываюсь. За спиной Женька.

— Тебя отправят на Север, — ответил он на мой вопросительный взгляд.

— В вопросах пола, Женя, ты не дотягиваешь.

Запечатываю конверт. Пишу на нем:

«Инспектору спецчасти Цыкиной А. И.».

Мы вышли из клуба.

В небо будто ткнули толченое стекло и подсветили несильно. Под ногами с противным хрупаньем ломались мерзлые лужи.

Мы подошли к штабному бараку. У входа ящик. «Для жалоб и заявлений».

— Загремишь на этап, — буркнул в последний раз Женька.

— Если так, то монета — пустое… Ты же понимаешь, Женя… Надо же на чем-то проверить монету.

Женька отвернулся. Он не мог смотреть, как я засовывал разбухший конверт в щель ящика.

Фильм я видел не раз, потому, покончив с выдачей книг, брожу по комнате. Примерил рубашку, приготовленную к побегу. Ворот тесен и в плечах тоже… Но зато — белая, шелк-полотно.

Днем несколько раз приходила мысль открыть ящик и изъять письмо. Один раз прошел мимо. Можно было бы оторвать ящик и сбросить в яму ближайшей уборной. Но мне мешал это сделать Марк. Он кашлял где-то рядом за моей спиной и говорил отчетливо: «Создавай новые условия и познавай себя в них. Остальное не имеет цены».

Женька угощает спиртом (пронес через вахту совершенно открыто в бутылочке из-под чернил). Руки в чернилах. Пузырек в чернилах… Снаружи. А внутри чисто. Там спирт.

Ударило. Запело все. Стало тепло и весело.

Шел второй сеанс.

Женька, не дождавшись конца сеанса, ушел.

— Пойду, картишками побалуюсь…

«Переживает», — отметил я и еще отметил, что во мне не осталось ничего от того, что было днем. (Ящик вскрывают утром… Если бы «что-нибудь», то это «что-нибудь» последовало бы днем.)

Я насвистывал какой-то мотив.

Хлопнулись заслонки в окошках проекционной будки. Зажужжало. Это Петро перематывает ленту…

Я выключил общий свет в зале. Осталась на сцене одна дежурная лампочка.