Геннадий Беглов - Досье на самого себя

Степь колотится, как эпилептик. Тучи желтой пыли несутся прямо на нас. Неба не видно и степи, в общем, тоже. Снимать нечего. Но вот по дранке замолотили тяжелые капли. Ветер сразу стих. Как волшебный, мгновенно исчез желтый занавес. Его заменило бутылочное стекло дождя. Там, где полчаса назад был расстелен золотистый ковер, пузырилась черная грязь…

И кто поверит, что на другой день, к обеду, прежнее чудо было снова расстелено от наших ног до края земли. Снова горело золото, снова суетились под ногами суслики и, как обычно, в недосягаемой высоте несла свой дозор серая птица…

Фильм хвалили и даже запустили в прокат. Художественный руководитель курсов А. Кольцатый — тогдашний бог документального кино — сказал на просмотре:

— Ну, «наковыляли» вы, молодые люди, «наковыляли»! Спасибо.

Новогодние каникулы. Курсы распущены на семь дней. Утром буду в Ленинграде!

От вокзала до дома иду с удовольствием. За восемь месяцев на Невском никаких перемен. Как и в апреле, в витрине обувного магазина стоят купоросовые босоножки, в «Электротоварах» — те же утюги. Сменилась лишь реклама кинотеатров, да в окне магазина «Сыр» выставлена елочка, обвешанная дольками плавленного сыра.

Холодной пустотой встречает меня комната. В открытую форточку налетел снег. Книги на подоконнике скрючились и почернели. Выцвели за лето обои, обвисли в углах кривыми мешками.

Надо шевелиться, двигаться, иначе из сырых углов потечет ко мне знакомая тоска…

(Пойду, попрошу у тети Нюры щепоточку чаю.)

Стучу негромко в дверь. Подождал и еще раз стучу. Погромче. Слышу, как скрипнула кровать.

— Кого надо?

— Это я, тетя Нюра! Чая не дадите? Я с вокзала прямо. Холодно…

Лязгнула задвижка. Высунулось завернутое в лоскутное одеяло незнакомое лицо.

— Скончалась Нюра. Летом еще скончалась. Я — сестрица ее. Двоюродная. На похороны как приехала, так и живу… А вы тутошний? Из жильцов?

— Из жильцов, — отвечаю я механически.

Мы смотрим друг на друга, и между нами продолжается бессловесный разговор.

Дрогнул подбородок у нее, и мой дрогнул тоже.

Она отвела глаза, и я отвел.

Скрылась в комнате, долго копошится, шуршит бумагой. Появилась снова. Протягивает в газете пястку чаю.

— Нате… Пейте на здоровье…

У нее опять дрогнул подбородок, и дверь закрылась.

Из средней кухни доносятся вопли. Третий год по утрам эта часть коридора просыпается от Витькиного крика. Никак не приучить Витьку к холодной воде.

Увидев меня, тетя Зина улыбается.

— Ишь, какой стал! Столичный. Жены не привез? Прекрати орать!!

Она шлепает моего тезку по голому заду.

— Прекрати орать!..

Но Витька уже не орет. Он улыбается мне. Я ему тоже.

В школе, где Томка училась в десятом классе, я узнал следующее: в последнее время Брагина приходила с синяками и кровоподтеками. Весело, с подробностями она рассказывала о красавце доге, которого ей подарили. Дог молодой, очень ее любит, но силы не равны, и резвые игры часто кончаются плачевно.

Однажды она не явилась совсем. На другой день стало известно, что Брагина в больнице. Подружек, пришедших навестить больную, в палату не пустили, объяснив, что страшного ничего нет, необходимы лишь покой и сон.

Накупив яблок и конфет, еду в больницу.

В пропуске категорически отказали. На все мои эмоции главврач отвечал одной фразой:

— У нас режим, и я не имею права его нарушать.

Молодая санитарка хирургического отделения имела о режиме иное мнение. За десять рублей она вынесла мне халат и шепотом проинструктировала:

— В случае чего, скажите, что вы из медицинского журнала. Репортер вроде… Сообразите?

Томка спала. Я разложил на тумбочке кульки и пакеты, присел осторожно на край кровати и стал ждать.

В палате кто-то громко закашлял. У нее дрогнули ресницы, и тут я тихо позвал ее:

— Тома…

Она открыла глаза и совершенно спокойно стала смотреть на меня.

— Я приехал сегодня… Я не писал тебе, потому что ты перестала писать. Я на семь дней только. У меня каникулы.

Взгляд ее оставался спокойным, будто не было восьми месяцев, будто не было ничего вообще, будто действительно я был репортером из медицинского журнала.

Я стал рассказывать о фильме, о степи, о Москве, но она по-прежнему смотрела безучастно и молчала.

Растерянно оглядев спящую палату, ища какое-то объяснение всему этому, я замолчал на полуслове.

— Мне не надо было приходить, да?

Она закрыла глаза и отвернулась к стенке.