Геннадий Беглов - Досье на самого себя

Улыбнулся. Откинулся в кресле и неожиданно просто спросил:

— Ты с ней спал?

— Нет.

— Но жене и… ее матери ты сказал иное?

— Сказал.

— Зачем?

— Сейчас… Сейчас я объясню…

У меня ничто не восставало против его вопроса. Он хотел откровенности, и мне хотелось того же. Я верил этому человеку.

— Не хватало чего-то… Может быть, ума, может быть, чувств разобраться в этом сразу. Много было «за». Много влияло веских причин. Они были сильнее меня. А понял это сейчас. И потом. Если абсолютно честно… К ним появилось что-то похожее на месть: к ней и ее матери. Отец — хороший человек, мне жаль его, и стыдно перед ним. Но вот они… Странная штука: сам виноват во всем, а заглушить в себе это мстительное не смог… Вот Вы верите во что-то, и это «что-то» оказывается совсем, совсем не тем… Ну, и слова вырвались сами. А когда крикнул, то не пожалел об этом. Даже повторил: «Да! Да! Я спал с Тамарой! Час назад!! На нашей кровати спал, слышишь?!» %

Замолчал.

Стало безразлично все и тоскливо. И было все равно, что скажет этот, чужой мне, в сущности, человек.

— Завтра комсомольское бюро, — донеслось издалека, словно из другой комнаты. — Жена — комсомолка, ее заявление будет разбирать комсомол. Увольнения в город не будет вплоть до решения райкома.

— Что же тут решать?

— Вопросы морали входят в компетенцию комсомола. Тем более в этих стенах…

— Но здесь же все ясно! Я сам обнаружил ошибку, сам исправил. Что же решать еще? Любое другое решение будет не совпадать с моим. Будет несправедливым… И зачем это ей?! Это же унизительно… Я не понимаю.

Полковник встал. Я тоже.

— Советую на бюро не упоминать имя Брагиной — это только повредит тебе.

Из членов бюро единственный Сергей Горбунов был мне достаточно близок. Наши приятельские отношения не портились от того, что на занятиях по самбо победа присуждалась чаще ему, а в спорах о литературе я раскладывал его на лопатки под аплодисменты школьных книголюбов.

В тот же день в библиотеке Сергей подошел ко мне и грустно улыбнулся:

— Обвиняемый Костров! Вы вызываетесь на допрос завтра к пятнадцати ноль-ноль.

— Мне что-нибудь грозит?

Член бюро пожал плечами.

— Но твое мнение?

— Зачем?

— Его что, так и не узнает никто? Даже я?

— Почему же… Ты совета у меня не спросил, выбирая ее. Так ведь? Ты напрасно улыбаешься…

Я рассмеялся.

— Предлагаешь вопросы любви решать голосованием?

— Нет. Я о совете. Ты спросил мое мнение тогда? Нет? Чего же ты хочешь сейчас?

— Ты же не спрашиваешь о своей Валентине меня?

— Не нуждаюсь.

— Почему же ты думаешь, что нуждался я?

— Исходя из факта. Ты ошибся, потому что нуждался в совете, но пренебрег им. Вот и все.

— А у тебя что, есть гарантия?

— Конечно. Осторожное сердце. Ос-то-рож-но-е!

Впервые внимательно всматриваюсь в его лицо.

— Любовь и осторожность несовместимы.

— Ну, ну, ну… — махнул рукой Горбунов. — Осторожность совместима с любым чувством и любой мыслью. Это естественная защита от многих ошибок.

— Сегодня прожил осторожно, завтра осторожно… А послезавтра трусом проснешься.

— Да ну, что за чушь. Проснусь осторожным. Это намного приятней, чем не проснуться вообще.

— Этого еще никто не знает, — огрызнулся я.

— И все-таки проснись осторожным. Пригодится на бюро.

Он ушел. Я тут же забыл об этом дурацком разговоре. Действительно, чего я от него хотел? Проверить, прав я или нет? Но я же знал сразу, что разговор не получится…

Погружаюсь в книгу… Все уходит. И прошлое, и сиюминутное. Нет уже ничего, кроме замерзшего князя Мышкина, стоящего у подъезда дома Епанчиных.

Бюро начало свою работу с того, что посадило меня и Людмилу друг против друга за узкий красный стол.

Только здесь, сейчас возникло во мне признание ее красоты. Триумф мести преобразил лицо — оно горело ликованием, жило своей сутью и потому было прекрасным, как прекрасна всякая стихия.

Это был смерч. Гигантская спираль силы, которая через какие-то минуты подхватит оказавшихся рядом людей, закружит их, спутает мысли, перемешает события, понятия и, натешившись вволю, выплюнет этот хаос из своей страшной воронки.

(Берегитесь мести женщины! Но, увы, тогда вам не увидеть истинной красоты женского лица!)

Секретарь зачитывает заявление. Каждая строчка — правда. Проставлены даты, цифры, фамилии. Все по-деловому. Никаких эмоций. Я слышу голос Елизаветы Сергеевны, вижу ее рот, который умеет говорить, почти не разжимая губ…