Лариса Миллер - Островок безопасности

Какой, однако, лёгкий слог
У жизни. Речь её струится,
И что-то вечно в ней таится
Такое, что она — манок,
Силок, в который я сама
Всегда готова попадаться,
Чтоб снова с небом повидаться,
Вновь оказаться без ума
От прихотливых виражей
Листвы летящей жарких клёнов,
От разных здешних закидонов,
Причуд, фантазий, миражей.

А счастье боялось меня, как огня,
Боялось оно молодую меня.
Оно мне, как звёздочка, всюду мигало,
Но что-то во мне его страшно пугало.
Наверно, пугал мой тогдашний минор,
Унылый мой вид и печальный мой взор.
И вместо того, чтобы сделать мне взбучку,
Оно, огорчённое, скрылось за тучку.
Но я постарела и стала умней,
И стало мне жаль тех безрадостных дней,
И я попросила: «Вернись, если можно»,
И счастье, — сначала весьма осторожно, —
А после смелее ко мне подошло,
И наше свиданье прекрасно прошло.
И с этой поры я души в нём не чаю,
И, коль временами его огорчаю,
То через минуту прощенья прошу
И, чтоб не серчало, в объятьях душу.

Когда я слышу слово «старость»,
Впадаю в бешеную ярость.
Ну кто придумал эту чушь
Для юных и бессмертных душ?
Ведь души непременно юны,
У них всегда одни кануны,
И сроду не было и нет
У юных душ преклонных лет.
И оскорбительно для слуха
Звучат слова «старик, старуха».
И, объявляя им протест,
На слове «старость» ставя крест,
Ей запрещаю рядом шаркать
И у меня над ухом каркать.

Когда узнаете, что где-то
Светло все ночи напролёт,
Прошу, скажите мне про это,
Тотчас отправлюсь я в полёт.

Я не умею жить во мраке.
Во мраке просто не дышу.
Как только подаёт мне знаки
Рассветный луч, к нему спешу.

Коль в мире есть такое место,
Где свет сияет круглый год,
Рвану туда, слетев с насеста.
Я света страстный патриот.

Ему служу, когда он светит.
Когда же ночь долга, черна,
И свет родной уходит в нети,
Тем паче я ему верна.

Тогда его я извлекаю
Из недр памяти своей.
Как извлеку его, скликаю
Всех, кто со мной одних кровей.

И все же, коль отыщет кто-то
Сплошные светлые места,
Пусть скажет мне. Ведь так охота
Пожить за пазухой Христа.

Самое время довериться тропам земным,
Волнам воздушным, капризному ходу событий,
Переплетенью осенних желтеющих нитей,
Беглым огням, что легко превращаются в дым.

Самое время довериться лёгкой строке,
Той, что ещё только носится в воздухе где-то,
Чуть добавляя текущим событиям света
И трепеща на веселом шальном ветерке.

Спустили с радужных небес
Распоряженье, директиву
Считать, что жизнь — сплошное диво
И что она полна чудес.
И вот, послушная верхам,
Я приступила к исполненью —
Живу в восторге и волненьи,
Что ясно видно по стихам.
А ведь в какие-то года
Прямое было указанье
Считать, что жизнь есть наказанье,
Страданье, каторга, беда.
А, может, небо ни при чём,
И, хоть я небесам внимала,
Но их совсем не понимала,
Была бездарным толмачом.

И снова лист живёт в тоске,
И снова он на волоске
Висит, и снова с первым встречным
Он рвётся говорить о вечном.
И так он рвётся говорить,
Что рвётся тоненькая нить,
Которая его держала
И за него весь день дрожала.

Да нет, не света. Только лета
Недавно наступил конец.
Не наложил ещё Творец
На всё решительное вето.
А, значит, Он готов продлить
Сию волшебную волынку
И вешать свежую картинку
На еле видимую нить.

Черно-белая музыка, как
Тебе петь удаётся?
Почему — будь то свет или мрак —
Тебе дивно поётся?
Почему, моя музыка, ты
Так щедра на оттенки
И способна снимать с черноты
Белоснежные пенки?
Почему, зная только одно, —
Клавиш чёрный и белый,
Никогда ты не тянешь на дно,
Что с тобою ни делай?
Почему даже если с горы
Ты слетаешь отвесной
Не бросаешь весёлой игры
С синевою небесной?