Нейл Уильямс - Четыре письма о любви

Брат даже не пошевелился в ответ на ее слова и по-прежнему лежал неподвижно, сонно глядя мимо нее на что-то, видимое только ему одному.

– Смотри не опоздай, – сказала Маргарет.

– Да, я действительно лучше пойду.

– Береги себя.

– Обязательно. Не волнуйся.

Они стояли на пороге, и ветер врывался в дом сквозь открытую парадную дверь. Маргарет торопливо заговорила:

– Если тебе захочется сообщить мне что-то такое, о чем папе не обязательно знать, пришли мне письмо. – Одно мгновение она смотрела на дочь, желая убедиться, что смысл сказанного дошел до нее, потом крепко прижала Исабель к груди. – Нарисуй маленькую звездочку с обратной стороны конверта, – добавила Маргарет. – Тогда я буду знать.

И вскоре – через восемь дней после того, как она впервые попросила Небеса послать ей знамение – Исабель снова оказалась на борту голуэйского парома. Она сидела на палубе, где ее постоянно обдавало брызгами, и настил под ногами раскачивался, а за бортом хлюпала и плескалась вода, но Исабель ничего этого не замечала, раз за разом возвращаясь в мыслях к своему браку. К тому моменту, когда паром подошел к причалу в Голуэе, Исабель достигла состояния тупой безнадежности. Она уже поднялась со скамьи, готовясь вернуться в запутанный, беспрестанно меняющийся лабиринт собственной жизни, как вдруг заметила на берегу Падера. В левой руке он держал букет цветов, так крепко сжимая стебли, что казалось – еще немного, и по его пальцам потечет зеленый сок.

Исабель вдруг почувствовала, что едва может сдвинуться с места. Каково ему было здесь одному? Как, почему из всех дней он выбрал именно этот, почему пришел встречать именно этот паром? Мысль о том, что, возможно, Маргарет ему позвонила, промелькнула у нее в голове, но была сразу отброшена. Нет, дело было в чем-то другом…

Делая шаг на причал, Исабель почувствовала, как уныние покидает ее – словно стая черных птиц расправила крылья и ринулась прочь, растаяв в безмятежной голубизне неба. Она не выдержала и улыбнулась. Вот он, знак, которого она столько времени ждала. Улыбка расцветала на ее губах, когда она смотрела на Падера, который протянул ей помятые цветы и в свою очередь улыбнулся кривоватой улыбкой, в которой смешивались замешательство и облегчение. Тогда Исабель не знала, что он дошел до крайности, что с тех пор, как она уехала на остров, он не знал, куда укрыться от денно и нощно раздававшихся у него в ушах отцовских насмешек. Только ее возвращение могло заставить замолчать звучащие внутри него голоса, наперебой твердившие о его никчемности и бесполезности, но Исабель и в голову не могло прийти, что Падер отчаялся до такой степени, что начал ежедневно ходить в порт с букетом цветов, встречая все паромы и высматривая ее на палубе. Сейчас она думала только о том, что этот человек ворвался в ее жизнь подобно лучу света – лучу столь же внезапному и слепящему, как и тот, который выжег разум Шона в тот далекий день, когда они в последний раз играли вместе на каменистой площадке над морем. Еще Исабель подумала, что Падер, безусловно, любит ее, и хотя его любовь была не без изъяна, ей казалось, что такова ее судьба и что большего она не заслуживает. И прежде чем он с ней заговорил, Исабель уже знала, что еще до наступления вечера, когда они будут лежать обнаженными в комнатке над лавкой, изнывая от взаимной телесной жажды и прибегая к поцелуям, чтобы избежать необходимости говорить, она даст ответ на его предложение, сделанное больше недели назад, и скажет: «Да, Падер, да. Я выйду за тебя».

Бог снова заговорил с моим отцом в одну из пятниц в конце августа. На сей раз Он явился в огненной колеснице, пронесшейся по улицам Дублина в сопровождении трубящих во всю мочь архангелов. Его крылатые жеребцы взбивали золотой воздух посеребренными копытами, а пронзительные славословия звучали в безоблачных небесах подобно грому. Один вид Его сверкающей накидки остановил вращение Земли, когда Он ворвался в наш дом и сообщил папе, что его земной труд окончен.

В один миг самый обычный день преобразился. Невидимый хор выводил «Глорию» [18] «Глория» (Gloria in excelsis Deo ( лат.) – Слава в вышних Богу) – древний христианский богослужебный гимн, входящий в состав католической мессы латинского обряда и англиканской литургии. Латинский текст является переводом греческого оригинального текста. – величественный гимн, который наполнял воздух словно эманация души Самого Бога. Прихожая нашего дома засверкала полированным золотом, как только Он вошел. Стаи белых голубей реяли в воздухе, словно благословение, и опускались на удивленно приподнятые отцовские плечи, пока он – бесконечно усталый и ничего не подозревающий – сидел в своей мастерской, потрясенный только что сделанным открытием: он обнаружил, что больше не способен написать ни одной картины. Дверь за его спиной беззвучно отворилась, впуская Свет, явившийся, чтобы рассеять тьму, и папа поднялся Ему навстречу и позволил коснуться себя. Он молчал, и вся его высокая худая фигура, озаренная божественным светом, была как чистый лист бумаги, ожидающий, пока на него ляжет Слово, а комната тем временем наполнялась бесплотными вестниками, и торжествующая музыка архангельских труб взвивалась все выше. Весь дом засиял и как будто поднялся в воздух; его свет был виден от самых Дублинских холмов, а ангельское пение наполнило теплый вечерний воздух и заставило его благоухать, так что даже на тесных торговых улочках и в универмагах люди замирали в благоговейном трепете, не зная, что происходит.