Александр Гуров - Короткая зима

Кисочел вдруг резко дёрнул поводок и, выводя Якова из задумчивости, запрыгал каучуковым мячиком вокруг дерева. В ветвях зацепился и метался по ветру зелёный воздушный шарик. Решение освободить шар пришло Грауэрману в голову как-то само собой. Хотя никакой разумный человек не полез бы на дерево по такому пустячному поводу, а потащил бы упирающуюся маленькую собачонку дальше вдоль по набережной, обещая ей с три короба в виде пахучих углов и кость в конце тоннеля. Яков же принял решение без колебаний, в рвущемся на свободу шарике он разглядел символ своей привязанности, своей несостоятельности, своей слабости. Напрягая атрофированные абсолютным и ежедневным отсутствием физической нагрузки мышцы, он подпрыгнул, зацепился руками за ближайшую ветку и повис на ней, констатируя свою полную беспомощность, но он не желал сдаваться. Претерпев за последующие полчаса множество досадных поражений, потянув плечо и разодрав брюки, он всё-таки дотянулся до белой, запутавшейся в ветвях ленточки и рухнул вниз, вывихнув правую стопу. Боль была сильной, но пальцы, державшие ленточку, он так и не разжал. Кисочел уже давно не прыгал и не крутился волчком, последние пятнадцать минут он просто сидел, переминаясь с лапы на лапу, поскуливая в невозможности чем-либо помочь. И вот наконец дождался, помощь его пригодилась, с дерева грузно упал Грауэрман — острая боль и шершавый собачий язык на лице. Немного придя в себя и привыкнув к своему новому состоянию, Яков поднялся и, сжимая в одной руке поводок с радостно прыгающим любимцем, а в другой свободно реющий на белой ленте шар, заковылял прочь по направлению к мосту. Кровь сочилась из расцарапанных ветками рук и проливалась на асфальт. Впервые за последние годы ему было по-настоящему хорошо, он принял решение, и не в шарике дело. Взобравшись на мост, Яков Модестович Грауэрман, пятидесяти трёхлетний историк, специалист по позднему средневековью, разомкнул большой и указательный пальцы, белая ленточка потянулась и мягко выскользнула из его ладони.

В ранний час Феникс обесценивал мелкие монеты, бросая их с Бородинского моста в реку. Мимо него вереницей тянулись груженные песком баржи, им тоже доставалось по монете на каждую. Как вдруг из-под моста, ведомый невидимыми нитями, показался тот самый зелёный воздушный шарик и завис в ожидании. Феникс легко взлетел на перила и небрежной пружинистой походкой, как будто обыкновенно шёл по широкому Кутузовскому проспекту, сделал несколько шагов ему навстречу. Полы твидового пиджака развевались на ветру, контур птичьей фигуры чертило утреннее солнце. «Что, друг, свободу гелию?» Несмотря на сильный ветер, шарик не шелохнулся, настаивая на своём. «Значит, свободу».

Не имевший ко всему этому никакого отношения прохожий, орнитолог Вага, до подбородка завёрнутый в длинный всесезонный плащ, зябко поёживаясь, отметил про себя известное сходство Феникса с птицей, но оттого ли, что последние годы был увлечён другим видом или ещё почему, не стал заострять на этом внимание. Он был признанным сумасшедшим и, находясь в своём праве, часто что-то бормотал себе под нос, к кому-то обращался и смотрел куда-то вдаль.

Феникс открепил от подкладки пиджака тайную английскую булавку, распрямил её жало наподобие шпаги и сделал красивый выпад. Бах!

Вася Итальянец сидел на зелёной траве Гоголевского бульвара, раздумывая, почему он со временем так ни на кого и не стал похож. Теперь перед окружающими особенно остро стоял выбор: принять его таким, как есть, или погнать прочь. Лучше бы погнали. Так ведь нет, весь день принимают за своего, улыбаются и продают газировку. Приспособленцы. Каждой твари норовят продать газировку.

Первые несколько дней после рождения Вася совсем не помнил, был выше крыши занят. Но на второй неделе жизни в Москве его память уже фиксировала натянутые сравнения: «Как же он похож на маму, папу, бабушку, дедушку», — радостно восклицали вокруг него те же дедушка, папа, мама и бабушка. Похож он был определённо глазами, полом, носом, лбом и ушами, доходило и до прадедушки на фотографии над комодом, в нём тоже что-то было. Но веры им, конечно, никакой. Над люлькой склонялись явно заинтересованные сходством лица, а в таком состоянии чего только не измыслишь.

Вчера Вася, по меткому выражению предков, «слетел с катушек». Проще сказать, свихнулся. Внезапно перестал понимать окружающих: что ими движет, зачем они всё это делают и всё это говорят стало для него абсолютно неясным, утратило твёрдый каркас, на котором кое-как, но всё таки держался весь смысл. Теперь он изгой. Просто пока ещё никто этого не приметил. Продавцы товаров не в счёт, они никогда не покажут виду, беспринципные люди.