Александр Викорук - Любовь олигархов

Я взял мятую тетрадку.

— А где имя автора? — спросил.

— Нет у него имени, не помнит. У нас все его писателем зовут.

Хотел я вернуть тетрадь, но тип уже смылся. Рассказ пришлось немного причесать, выкинуть матерные выражения, вставить солнечные лучи, зеленую травку и листочки. Может, это все клевета, а, может, и правда?

У путешественника нет памяти. Это первый закон профессиональных географов и сочинителей. Что не зафиксировано на бумаге, то исчезнет. Останется только то, что легло на бумагу или в непостижимые и бездонные гигабайты компьютера.

Кто-то вспомнит и запишет, что видел ангела, пролетевшего в ветвях крон деревьев над монументальной головой Герцена. А кто-то с гневом настучит в вечность, что опять засор в туалете у гардероба — и дурно пахнет.

Воспоминания — дело личное, интимное и не скромное.

Поступил в Литинститут я благодаря рассказу, который начинается с того, что герой погибал в ДТП. Его душа проникла через разбитое лобовое стекло и повисла в по-осеннему голых и мокрых ветвях деревьев.

Уже на последнем курсе учебы мне рассказал Николай Стефанович Буханцов, который вел семинар по текущей советской литературе, что это он читал мои конкурсные рассказы и рекомендовал их прочитать Георгию Сергеевичу Березко, набиравшего семинар в 1975 году.

— Он любитель прозы с чудинкой, — покрутил в воздухе пальцами Буханцов.

На первом семинарском занятии уже сильно немолодой Георгий Семенович Березко довольно рассеянно расспрашивал вчерашних абитуриентов о прозе на творческом конкурсе. Говорил он вяло и глаза, замутненные скрываемым недомоганием, смотрели без особого интереса.

Когда я сказал, что, вот, в рассказе герой погибает и его душа бродит по свету, прощаясь, глаза Березко тут же осветились, он весь воспрянул от прилива энергии:

— Помню, помню, — повторил он оживленно.

В этот момент, может, тот самый ангел мельком залетел в приоткрытое окно и махнул над нами своим легким крылом. Наверное, именно такое чудо соединяет обитателей Литинститута в странное сообщество людей, которые могут без конца говорить о прозе, стихах, о том невыразимом ожидании будущего, в котором должны состояться гениальные планы.

Семинар Березко был дневным, а мое начальство на службе — был я заочником — не согласилось отпускать меня с работы по вторникам. И перекочевал я на заочный семинар Александра Евсеевича Рекемчука.

На первом семинаре Александр Евсеевич представился стареющим писателем, в то время ему не было еще и пятидесяти, а нас причислил к молодым писателям, которым предстоит проложить дорогу в литературу.

— Ничего гениального мы еще не написали, — утвердительно постановил он.

Мало похожий на ангела Александр Евсеевич в 1977 году сам отнес мой рассказ в «Московский комсомолец», и с этой публикации начался мой литературный стаж, тогда в советские времена имевший особое значение, а сейчас — вещь абсолютно бесполезная и никчемная.

Рассказ был гладкий, не выдающийся. Речь шла о ночной встрече бесхозного пса, который норовил кому-нибудь пристроить свои преданность и собачью любовь, и человека, обычного, порядочного, осознающего, что не хватит его душевной доброты, чтобы принять любовь этого лохматого бродяги.

Об этом давнем рассказе вспомнил я, когда мой приятель прослезился, рассказывая о трех дворняжках, которых он приютил:

— Вот, бесконечно благодарные твари!

А у самого дети взрослые, внуков полно. Благодарности только маловато будет.

Есть такие вечные темы в литературе. Одна из советских тем — суть трагедии Григория Мелехова. Официальная критика основательно потрудилась над ней. Но партийное косоглазие все-таки помешало разглядеть главное. Именно во времена учебы довелось мне приобщиться к этой загадке. И пришел я к выводу, что трагедия Мелехова в том, что родился он, чтобы пахать землю, любить женщину, растить детей. А вместо этого был вынужден убивать то красных, то белых. Собственно, в этом была трагедия всего народа, которого большевики втянули в братоубийственную бойню, и Мелехов оказался одной из капель крови.

Эта идея мне сильно пригодилась во время госэкзамена по русской литературе. Знания студентов, особенно заочников, всегда ущербны и зияют провалами. Поэтому заботами невидимого ангела под моей рукой оказался билет, в котором одним вопросом была как раз трагедия Мелехова, а вторым — поэзия Тютчева. При всем уважении к великому русскому поэту мои познания о его творчестве были весьма приблизительны.