Кит Стюарт - Дни чудес

– Это мы на Эдинбургском фестивале в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, – говорит она. – Он рассказывал тебе об этом? На следующий год после окончания университета. Том… то есть твой папа… представлял там шоу с группой друзей-актеров. Мы все остановились в крошечной квартирке в Лите, спали по восемь человек в комнате. У нас не было денег, и постоянно шел дождь.

– О-о, блин, это звучит ужасно!

– Могло быть, – отвечает она с задумчивым, мечтательным выражением на лице. – Но твой папа… Он умел превращать все в приключение. Он находил самые лучшие представления, лучшие бары и вечеринки. Мы танцевали сальсу, пили абсент, подружились с финской труппой мимов. Мы бродили туда-сюда по Королевской Миле, раздавая рекламу его пиратской версии «Доктора Фауста». Воздух пах дождем и хмелем с Каледонского пивоваренного завода. Это было так… Иногда, когда мы бывали вместе, казалось, может произойти все, что угодно.

На какое-то время напряжение спадает. Мы обе оказываемся во власти этих приятных воспоминаний.

– Но он так и не вырос из этого. Его друзья ставили пьесы в «Ройал-Корт», «Олд Вик», «Лирик». Он был счастлив, показывая там и сям небольшие спектакли. Похоже, он и сейчас этим доволен. Хочу сказать, он может быть потрясающим, он мог бы руководить Национальным театром. Я и правда в это верю. Просто хочу, чтобы он разглядел в себе этот потенциал.

Почему-то это меня достает. Действительно достает. Что-то у меня в голове переключается с беспокойства на потерю самообладания.

– Это совсем не так! – говорю я очень громким, резким голосом. – Он очень много работает в театре! Спроси любого!

– Я не хотела сказать…

– Из твоих слов выходит, что он не хочет себя утруждать, но это не так! Он любит свой театр. Не его вина, что «Уиллоу три» закрывается.

– Ханна, я не это имела в виду.

– Нет, это! Ты не знаешь, чего это ему стоило. Ты смотришь на него свысока, но что ты на самом деле знаешь? Ты нас бросила!

– Дай объясню…

Пути назад нет.

– Как ты могла?

Она уже по-настоящему паникует, это чувствуется по голосу.

– Папа, наверное, рассказывал тебе. У нас не получалось.

– Не получалось для тебя! Для тебя!

– Ханна, прошу тебя, дай мне объяснить. Я была влюблена в твоего отца. Думала, это то, что мне нужно, но не смогла справиться. После твоего рождения я просто… Мне так жаль. Ханна, я почувствовала себя обманутой, опустошенной, и я ничего не могла с этим поделать. Все говорили, что это послеродовая депрессия. Я ходила к психотерапевту, принимала лекарства, делала все, что в моих силах.

– Но все же я тебе была не нужна.

– Нужна! Нужна! Но я не могла… Во мне не было всего этого – того, что делает из женщины мать. И это не приходило, хотя все говорили, что придет. Но, Ханна, ты была мне нужна. И когда я ушла, я страдала без тебя, это была физическая боль. Так больно мне никогда не было.

– Тогда почему не вернулась?

– Потому что вам обоим было лучше без меня.

– Нет! Разве не понимаешь? Твой уход уничтожил его! Он так и не оправился после этого! Ты стерва! Оставила его одного, и, когда я умру, он снова будет один!

Ну вот.

Я это сказала.

Когда я умру.

Потому что операция может не состояться. Потому что я могу не дождаться. Потому что мое тело может отторгнуть новое сердце.

Мои слова эхом отдаются в комнате, а потом наступает такая глубокая тишина, что кажется, ни слова больше сказано не будет. Потрясенные, мы смотрим друг на друга. В этот момент я слышу, как в двери поворачивается ключ.

В комедиях папа всегда отличался безупречной привязкой по времени.

При изучении театрального искусства в университете мы играли в одну игру. Два студента начинают импровизировать в эпизоде, а потом, в определенный момент, из другого помещения приходит третий участник, который должен включиться в контекст и плавно присоединиться. Это было забавно на занятиях по актерскому мастерству, но совсем не забавно, когда это происходит в твоей гостиной, а персонажами являются твоя дочь и твоя бывшая жена.

Вот увиденная мной сцена: Ханна стоит с расстроенным и сердитым выражением лица. Встревоженная Элизабет сидит в кресле, подавшись вперед. В повисшей тишине царит безошибочная атмосфера ссоры. Если вы так же часто, как я, смотрели «Оглянись во гневе», то за версту почуяли бы это.

– Привет, папа, – сказала Ханна.

– Привет, Том, – эхом повторила Элизабет.

В течение нескольких секунд никто ничего не говорит. Мы просто выжидаем, пока по дороге за окном проносится транспорт. В конце концов кому-то из нас придется нарушить молчание.