Игорь Ефимов - Зрелища

— Нет-нет, довольно. Жду вас завтра в семь часов. Но… — тут он заговорщицки хихикнул, — дяде Филиппу, вы сами понимаете, ни слова?

«Да почему же?» — хотел спросить Сережа, но вместо этого так же заговорщицки подаакнул и повесил трубку.

Буква «Г», установленная на массивном постаменте, — таким бы представился Дом культуры вагоностроителей для случайного наблюдателя сверху, для летчика бреющего полета, например, когда б такие полеты допускались над большим городом. В постаменте размещались кино-концертный зал, ресторан-кафе и библиотека-читальня, сама же буква пронизывалась четырьмя г-образными коридорами один над другим (четыре этажа), с тысячью дверок в кабинеты и зальчики поменьше, в комнаты для занятий, в мастерские, в костюмерные, в классы рояля, скрипки и баяна, на выставки цветов, вязания и фотографии, и даже в настоящий купейный вагон, хитро замурованный в стену здания на первом этаже, — гордость местного начальства.

Коридор, по которому шел Сережа, упирался вдали в роскошную занавеску из голубого плюша и в красную светящуюся надпись над ней: «Запасной выход». В отличие от первого этажа, здесь царили тишина и безлюдье, только у одной из боковых дверей маячил откровенно подслушивающий человек. Он был немолод, полноват, сгибаться до скважины ему не удавалось, и он просто прижимал одно ухо к щели, заткнув другое пальцем. Манжет при этом сдвигался далеко вниз, открывая руку с часами и пухлыми валиками жира по обе стороны от браслета. Сережа хотел пройти мимо, но на тех дверях как раз висела табличка «Народный театр» — пришлось остановиться. Человек увидел его, откачнулся от двери и вынул палец из уха. Лицо его было грустным и озабоченным — должно быть, он так ничего и не услышал. Он отряхнул зачем-то руки, вздохнул, прошел мимо Сережи и исчез за поворотом. Казалось, способность смущаться или чувствовать себя уличенным утрачена им где-то давно, в далекой юности, так что и не вспомнить, что это такое.

Сережа подергал ручку.

Дверь была заперта, но под табличкой он заметил кнопку звонка и позвонил. Он не услышал никаких шагов, однако через некоторое время чей-то голос очень близко за дверью спросил: «Кто?» — казалось, что спрашивающий стоял там давно и только сомневался, откликаться ему или нет.

— На проверку, — сказал Сережа, и его, еще чуть посомневавшись, пуг стили.

Он попал в маленькую, совершенно темную прихожую, отделявшую, видимо, коридор от основной комнаты. Теперь делалось понятно, почему подслушивавший ничего не мог услышать. Кто-то взял Сережу за рукав и правел дальше в сторону светлой полоски йод дверью, которая сразу распахнулась перед ним — он оказался в маленьком зале с поручнями по стенам и остатком высокого зеркала до потолка (должно быть, прежде здесь занимался балет). Несколько человек сидели на стульях у окон, основная же масса толпилась в углу вокруг Салевича, слушая его негромкие объяснения. Кого-то Сережа запомнил с первого раза, но много было и незнакомых. Он чувствовал себя очень неловко здесь без ясной цели, кроме того, его страшила неизвестная «проверка» и от горячего запаха масляной краски, как всегда, начинала болеть голова — ему было очень не по себе. Он жалел, что согласился прийти, и думал только о том, как бы поскорее убраться отсюда.

Первой его заметила Лариса Петровна. Она улыбнулась, помахала рукой и что-то сказала Салевичу. Салевич тотчас прекратил свои объяснения и пошел в его сторону, протягивая руку. Следом за ним вынырнул незнакомый парень с костистым лицом, в точно такой же, как у Салевича, кожаной куртке с погончиками, лишь подкладка у них была разная — у Салевича ярко-алая, а у парня зеленая.

— Легко нашли? — спросил Салевич. — Ах да, вы ведь уже были. Вот и прекрасно, сейчас начнем. Знакомьтесь.

— Рудаков, — сказал парень, улыбаясь и натягивая кожу на острых скулах. — Мы вас очень ждали.

— Если хотите, можете посмотреть, — сказал Салевич. — Но чур — потом никому ни слова. Я на вас надеюсь.

«Если хотите? — подумал Сережа. — Значит, проверять будут не меня. Но зачем же тогда меня ждали? Или это было сказано просто так, для издевки?»

Он побоялся уточнять и, молча кивнув, отошел к свбодному стулу. Все расходились по стенам, волоча стулья за спинки, середина зала быстро освобождалась. Рудаков и Лариса Петровна с противоположных концов вертели какие-то рукоятки, и при этом стальной тросик, которого Сережа не замечал, спустился, прогибаясь от потолка, — похоже было, что раньше, еще в балетные времена, на него навешивали занавес. Но зачем он нужен сейчас, было непонятно. Рудаков вышел на середину, подергал тросик пальцем, затем вынул из кармана кусок шпагата и привязал его двойным узлом. Однако стоило ему затянуть потуже, как шпагат лопнул — видимо, где-то был незаметный надрез. Рудаков достал второй, но и с ним произошло то же самое. Только третий кусок ему удалось привязать невредимым, хотя было заметно, что затягивать его в полную силу он уже не решался. Все терпеливо ждали, когда он кончит свою возню с привязыванием. Сережа подобрал один отброшенный обрывок и машинально принялся наматывать его на палец. Пока он нагибался, Рудаков успел еще что-то достать из кармана и привязать, Сережа не заметил что и невольно вздрогнул, когда трос стал натягиваться и к потолку, чуть покачиваясь, пополз черный большой револьвер. Возможно, стрельнуть из него было и нельзя, но вид был очень грозный и натуральный. Сережа незаметно оглянулся. У него было ощущение, будто за ним подсматривают, но нет — каждый напряженно следил за подъемом револьвера, хотя само его появление, кажется, никого не удивило.