Игорь Ефимов - Зрелища

— Я был занят. Хотя нет — это я соврал. Просто не захотелось. Надоело. Все эти походы, обряд укладки рюкзака, натягивания палатки. Эти разжигания костра с одной спички, когда их у тебя на самом деле полный коробок. Скучно.

— Ага, вот вам еще к нашему разговору, — воскликнул Герман Тимофеев. — Скучно! Им всем и всегда скучно! Причем, заметьте гордость тона # улыбку превосходства, с которой это говорится. Мол, вы, конечно, можете забавляться этими пустяками, разыгрывать лесные похождения в двух шагах от города, а я… а мне уже не до того. «…На третий речка, холм и поле его не занимали боле». И всякий может отругать его за скуку, всякий, кроме нас. А нам об этом нужно думать — не о том, как его развлечь, потому что развлечений на них не напасешься, тут они ничем не насытятся, через неделю потребуют стриптиз и бой гладиаторов. Нет, мы должны изловчиться и вложить в каждого из них — что-то такое, чтобы, оставшись на пять минут без приятелей, кино и футбола, он мог бы продержаться и не заскучать, чтобы было ему чем позабавиться в так называемом внутреннем мире. Но что это? Как это делается? Вот ты, мой воспитательный позор, мой педагогический провал, скажи хоть ты мне — что тебе еще не скучно?

Сережа поднял на него взгляд, потом повернулся в сторону Ларисы Петровны и, заметив у нее то же ожидание и вопрос, сказал, уставясь ей прямо в глаза и краснея:

— Смотреть на вас.

Все немного помолчали. Дальше нужно было, очевидно, как-то пошутить, но ни у кого ничего не придумывалось.

— Ну что ж, — сказал наконец Герман Тимофеев. — Все границы для того, видимо, и существуют, чтобы их переходить. Хотя я тебя такому все же не учил.

— Боже мой, мне же нужно позвонить, — воскликнула Лариса Петровна, вставая и оглядываясь в поисках телефона. На Сережу она теперь не смотрела, будто давала ему время прийти в себя и набраться духу для новой волнующей дерзости.

Герман Тимофеев откопал для нее из кучи книг телефонный аппарат, и она зачем-то ушла с ним к окну, волоча и подергивая за собой извивающийся провод. Разговор ее состоял из одних только местоимений и возгласов, которые близкий человек на другом конце, видимо, отлично понимал.

— Правда? — говорила она. — Почему?.. Ого!.. Ужасно… А кто еще?.. Опять наверху?.. Тра-та-та… Наверное… Кого-кого? — Тут она обернулась лицом к комнате, с удивленной улыбкой оглядела Сережу с ног до головы и сказала в трубку: — Самое смешное, что он сейчас здесь, рядом со мной. Дать вам его?.. Даю.

Некоторое время Сережа подозрительно щурился и протянутой ему трубки не брал.

— Кто это?

— Один человек. Оказывается, он давно вас разыскивает. Да берите же, не бойтесь. Это Салевич.

Сережа ощутил ухом тепло нагревшейся пластмассы и тут же сморщился от резкого дребезжания мембраны.

— Слушайте, куда же вы пропали?

— Я?!

— Вы, вы. Я жду, расспрашиваю… Или вам дядюшка запретил у нас появляться? С него станется. Короче — приходите завтра в семь часов. Обязательно. Мы теперь в другой комнате, но вы найдете. Если не будут пускать, скажите только: на проверку. Запомните? «На проверку» и больше ничего.

— Да куда приходить? Что за проверка? Зачем?

— Ай-ай-ай, вот это уже нехорошо. Вы чего хотите? Чтобы я вам так прямо и сказал — вы мне нужны, да? Мол, вы мне необходимы позарез, именно вы и никто другой. Этого вы добиваетесь? Нет, право, не ожидал. Это как-то нетонко и совсем к вам не идет.

— Но, действительно, зачем я вам? — смутился Сережа. — Я никогда не играл на сцене и вообще… у меня слабое горло…

Герман и Лариса Петровна глядели на него с насмешливым любопытством.

- Сцена? Для сцены у меня как-нибудь наберется и без вас. Но есть вещи и посерьезней, и то, для чего вы нужны… Хотя нет — придете и увидите. Или вы уже испугались?

— Но чего? Чего я должен пугаться? И что мне нужно будет там делать?

— Ну вот, вы снова меня к чему-то пытаетесь вынуждать. Теперь к откровенности. Это уж просто ни в какие ворота. — Он вздохнул с искренним огорчением. — Кажется, я не заслужил. А сначала вы мне показались таким подходящим, таким готовым.

— Ну, хорошо, хорошо, — воскликнул Сережа. — В конце концов, вы же не поручите мне ничего такого, на чем бы я смог погубить все дело.

— Конечно, нет. Дело наше слишком важно, чтобы мы могли его так ставить под угрозу. Погубить вы сможете только себя — одного себя. Предупреждаю вас честно.

— Тогда я согласен. Не знаю на что, но согласен.

— Ну вот, я знал, что не ошибусь в вас.

— Только…