Александр Щипин - Бог с нами

Вся эта толпа не оставалась на месте, а медленно ползла по скверу, то сжимаясь, то рассыпаясь на небольшие группы и зияя прорехами, особенно по краям. Было непонятно, ведет ли ее Елизар или, наоборот, сама она тащит попавшего внутрь пленника, которого в конце концов либо переварит, либо превратит в жемчужину, но в любом случае скоро стало очевидно, что двигаются они в сторону небольшого искусственного холма, под которым, похоже, пряталось какое-то хозяйственное помещение — хранилище дворницкого инвентаря или, например, туалет. Толпа затащила Елизара на вершину и сразу опала, откатившись вниз. Теперь рядом с ним никого не было, и Елизар даже не был уверен, что его услышат, если он захочет что-нибудь сказать: от подножья доносился монотонный гул, из которого нельзя было вычленить ни единого слова и который лишал смысла все другие слова. Андрюша, полицейский и еще какие-то люди, с которыми Елизар, кажется, даже не разговаривал, теперь сами объясняли что-то остальным, отчего он чувствовал себя лишним и ненужным. Сверху было видно, что все происходящее распалось на отдельные фрагменты, как если бы это была огромная картина наподобие ивановской, с той только разницей, что она изображала не ту секунду, когда народ начал оборачиваться в сторону появившейся на заднем плане фигуры, а момент, когда все отвернулись от нее и снова занялись своими делами, толкуя это явление каждый на свой лад. Впрочем, время от времени к Елизару подводили то ребенка, то больного, то еще какого-нибудь человека, неизвестно почему снискавшего расположение его охранителей, но не успевал между ними завязаться настоящий разговор, как их провожали обратно вниз, так что было непонятно, удалось ли им получить требуемую помощь.

Скоро Елизар заметил, что люди не просто перестали обращать на него внимание, а с интересом поглядывают в противоположную сторону: там, на другом конце сквера, появился человек, который рассказывал что-то важное. Стоя на холме, Елизар не видел его лица и не слышал слов, но по растекающейся внутри живота пустоте, этой тени воспоминания о миге, когда ножницы разрезают пуповину, — ведь известно, что после ножниц будут еще камень и бумага, бумага под камнем, триста семнадцать рублей мертвой старухи под валуном на Вознесенском проспекте, — по этой пустоте он уже понимал, что больше не сделает никого счастливым. Кто-то встал у Елизара за плечом и стал пересказывать проповедь его соперника, и эти слова были такими страшными и желанными, что никаких надежд уже не оставалось.

Не бойтесь жить, говорил человек, и вам будет нестрашно умирать. Там у вас будет лишь то, что вы успели сделать здесь. Сделать, почувствовать, пережить. Чем ярче была эта жизнь, тем полнее будет следующая. Запретите себе все и тогда проведете вечность в пустоте и мраке. Познайте боль любви, соленый вкус драки, размякшую сладость предательства, звенящую пустоту победы — и сможете выстроить из них собственный рай. Места хватит на всех, нужен лишь материал. Плач и скрежет зубовный в аду — не боль грешников, а тоска праведников, даром растративших жизнь. Укради у нищенки последние деньги: пусть она узнает новую глубину отчаяния, а ты — свежую краску стыда. Подари их богатому: пусть ты посмеешься, а он удивится твоей глупости. Потом возьми нищенку в жены и сделай ее счастливой. Убей богача и разори его детей. Построй детский приют и сожги дом престарелых. Живи. Адама и Еву прогнали из рая, когда дьявол внушил им, что есть добро и зло. Забудьте об этом разделении, вернитесь в свой сад. Срывайте одежды из мертвых коричневых листьев, пинайте упавшие яблоки с их старческими пролежнями и склеротическим румянцем, тыкайте палками безруких беспомощных змей. Чем полнее ваша коллекция чувств и воспоминаний, тем разнообразнее будут узоры в калейдоскопе вечности.

Елизар понял, что больше молчать нельзя, и снова заговорил, обращаясь к людям, еще стоявшим у подножия холма, и пытаясь докричаться до тех, что давно повернулись к другой стороне сквера. Он говорил о свете, о нравственном законе, о боге, о той боли, какую тот испытывает от нашего неубывающего зла, но чувствовал, что в его словах нет силы, что он заученными фразами повторяет чужие мысли. Елизар подумал, что он больше не знает, как разговаривать с людьми, оттого что люди вообще, люди как человечество ему не очень понятны и интересны, а их судьба не так уж для него важна. Краем сознания он успел понять, что из этого следует какой-то очень неприятный вывод, но тут же, испугавшись, отбросил эту мысль и, чтобы не думать об этом, стал смотреть на девушку внизу, одну из тех, что еще стояли недалеко от него, и теперь обращался только к ней. Елизар заметил ее, когда его еще вели через сквер: на спинке деревянной скамейки, из пазух которой бесстыдно топорщились обертки и салфетки, сидела группа молодых людей и, несмотря на ранний час, что-то пила из высоких жестяных банок. Елизар подумал тогда, что девушки в подобных компаниях часто выглядят пришельцами из других миров или как минимум принадлежащими к другому биологическому виду. Если по лицам молодых мужчин — слово «юноши» едва ли к ним подходило — если по их лицам, уже расползающимся вширь или, наоборот, неприятно заостряющимся к носу, можно было легко прочитать всю их скучную и нечистую биографию, без труда представив себе и будущее, то в ее глазах угадывались и ум, и любопытство, и какой-то внутренний свет. Как правило, через несколько лет от всего этого не остается и следа, так что вполне возможно, мы имеем дело с иллюзией, с обычным трюком сводницы-природы, помешанной на выживании и размножении, но не всегда, подумал тогда Елизар, оглядываясь назад, не всегда.