Александр Щипин - Бог с нами

— И кстати: а что вы, собственно, захотите делать? — продолжал Башмачников, встав и расхаживая теперь по кабинету. — Ну, вот убьете вы всех, потом воскресите, устроите свою морально-этическую сегрегацию, а дальше-то что? В чем смысл жизни бога? Не в судилище же этом, правильно? Осудить себя человек и сам может, бог нужен, чтобы любить и прощать. А кого там прощать, в раю? Там и любить-то некого будет. Бог здесь нужен, понимаете? Здесь. Спасти всех — вот вам задача для бога. Ни помазанники божии, ни пророки, ни прочие теократы ни черта, как выяснилось, не могут. Править должен бог. В буквальном смысле править: бумажки подписывать, парады принимать, на Новый год летать из телевизора в телевизор в черном пальто. Накормите всех, покажите пару чудес и ступайте царствовать.

Башмачников остановился и оглянулся на Михаила Ильича. Тот сидел, уперев локти в колени и закрыв ладонями лицо.

— Сан Саныч, уйдите, пожалуйста, — попросил он.

Константин Павлович Полуян не очень любил жизнь. Он понимал ее как трудную работу, выполняя которую, нужно постоянно поддерживать равновесие между плохими и хорошими поступками, дурными мыслями и благими намерениями, своим благополучием и чьим-то счастьем. Много лет назад, будучи студентом второго курса психфака, Полуян возвращался на рассвете домой по еще размытым, размазанным московской ночной маетой переулкам, и с каждым шагом мир вокруг становился яснее и четче, как будто он заново выдумывал его на ходу. От тонкого и холодного октябрьского воздуха мысли тоже истончались и делались прозрачными, так что вскоре их, казалось, и вовсе не стало: лишь где-то позади глаз и еще немного в животе, мешая вздохнуть, жило воспоминание о том, как, дыша ему в шею и ухо байковым постельным жаром, она встает в прихожей на цыпочки, чтобы обнять его, и как в висящем позади нее зеркале скользит вверх по покрытому пушком склону надетая на голое тело полосатая рубашка. Он был, пожалуй, впервые в жизни по-взрослому, по-настоящему счастлив, поэтому тем же утром забрал в университете документы, вернулся в Краснопольск и пошел в военкомат.

Оттуда Полуяна отправили в космические войска — в какую-то совершенно секретную часть, которой предстояло сражаться с инопланетянами, когда начнется межпланетная война. Для этого солдат учили драться в невесомости, стрелять в условиях маленькой силы тяжести и выживать в долгих перелетах через безвоздушное пространство. Примерно раз в квартал их засовывали в железную коробку, символизировавшую космический корабль, и в течение двух недель попеременно имитировали внутри нее перегрузки и невесомость, после чего «лазерное мясо», как любил выражаться в своих духоподъемных выступлениях перед строем капитан Скляренко, должно было совершить двадцатикилометровый марш-бросок через пустыню, посреди которой располагалась военная часть. После первого же из них Полуян заявил, что предполагаемый противник, только посмотрев на лица одуревших от двухнедельного заточения бойцов, сразу же свернет всю свою деятельность в нашей части галактики и объявит ее зоной карантина. Шутка наверняка имела бы больший успех, если бы хоть кто-нибудь из добравшихся до финиша был в состоянии улыбнуться. Еще Константин подозревал, что правильнее было бы готовиться к ведению не масштабных боевых действий, а партизанской войны в условиях оккупации, когда настоящие хозяева планеты официально об этом объявят, но эти мысли уже благоразумно держал при себе.

На территории той же части была шахта, где посменно молились двое солдат — каждый два раза в сутки по шесть часов. Лифта в шахте не было, и каждый раз богомольцам приходилось спускаться и подниматься по вбитым в стену скобам, которых, как они знали не хуже какого-нибудь Шерлока Холмса с его навязчивым желанием пересчитывать ступеньки, фонари и половицы, было ровно семьдесят восемь. Внизу находилось крохотное помещение примерно два на два метра, выстланное в несколько слоев ковром, заметно протершимся посередине, там, где солдаты опускались на колени, с электрической лампой под потолком, чей резкий свет смягчался пыльным и заляпанным краской плафоном, и кукишем камеры наблюдения в углу, с помощью которой за молящимися следил дежурный. К стене была прибита гвоздем вырезанная из газеты и давно пожелтевшая икона Казанской Божьей Матери: такая была почему-то в шахте традиция — не молиться перед иконами деревянными и освященными.

Говорили, что таких шахт по всей стране несколько десятков и что вместе они составляют специальный молитвенный щит, охраняющий Россию. Богомольцы ни с кем близко не общались — ив первую очередь друг с другом, поскольку виделись, только сменяя один другого под землей, — однако пользовались в части несколько опасливым уважением. Как-то раз альтернативно одаренный дедушка из космонавтов, не рассчитав дозу в ходе празднования успешного окончания тренировочного перелета, решил провести с одним из них воспитательную работу и весьма в этом преуспел, пока не был обнаружен товарищами. Важность бесперебойного функционирования молитвенного щита ему объясняли долго, доходчиво и даже с участием младшего офицерского состава. Первое, что дедушка сделал через пару недель, снова научившись ходить, — отправился вымаливать у своего воспитанника прощение, что, впрочем, оказалось нетрудно. Полуян с обоими обитателями молитвенной шахты, которая казалась зеркальным отражением колокольни, тоже в лучшем случае здоровался, однако чувствовал какую-то умиротворяющую гармонию от самого устройства этой страны Оз посреди пустыни, где молились в преисподней, а готовились воевать на небе: во всем этом было правильное равновесие.