Сергей Комяков - Запрещенная Таня

Миша тяжело посмотрел на нее.

— А ты думал, что я о других любовниках не думала? Или ты думаешь, что у меня никого кроме них е было.

— Не думаю, — буркнул Миша и уставился в пол.

— Но ты не думай, я не блядь, — сказала ему на ухо Татьяна, — мне человек нужен, мужчина, а не член его измерить.

— И ты говоришь, что доносы писать на любовников нельзя?

— Нельзя, нельзя, нельзя, — быстро сказала Татьяна, — это пошло. Можно с мужем, а потом в общей бане с техником или на кухне соседом, а спать человеком и писать на его доносы это пошло. Ты себя предаешь. Даже не торгуешь собой, а презираешь себя.

— Таня, — пробурчал Миша, — много таких людей и много такого, чего ты, и представить себе не можешь.

— Как ты не можешь представить меня с другими мужчинами?

Миша опять отвернулся от нее и попытался подняться. Она удержала его на полу.

— Женщина чем может мужчину унизить? Пока мужчина в силе он женщину может подавит, а вот когда он сил не имеет то можно ему и сказать многое. Вот я беру тебя в руки, а ты силы уже не имеешь. Имел бы сейчас свалил бы на пол и заткнул мне рот. А я тебе скажу, что пока жила с Колей так мне скучно становилось, что я представляла как в связь с соседом вступаю. С Юрием Ивановичем. Он мужчина крепкий был. И представляла как мы с ним на кухне и в подъезде, как он меня берет, а я и вырваться не могу. А потом, когда силы кончились терпеть думала, как приеду в деревню в фольклорную экспедицию, а там на речке разденусь совсем догола и бултых в воду. А как на берег выходить там мужчина стоит и руку мне подает. Я выхожу, мокрая, голая, мне и холодно и стыдно. А он обнимает меня, растирает, а потом берет. Так ласково, но сильно. Раз берет, два, три, а потом исчезает.

Миша попытался отдвинуться от нее.

— А твой дружок у тебя так и не встает. Ты не печалься, хорошо, что мы еще живы. А я тебе же говорила, что я баба роковая. Двух мужиков урыла. Ты этого не боишься?

— Они тебя любили, а я тебя не люблю. Ты сама так сказала. Я тебя использую, а потом забуду.

Татьяна засмеялась:

— Не забудешь. Сейчас столько женщин одиноких осталось и таких роскошных, что мои груди никчемны на их фоне. Но ведь меня выбрал. Сам за мной увивался.

Татьяна придвинулась к Мише и тихо сказала на ухо:

— Ты не бойся я дождусь, когда ты меня сможешь насиловать. Ты так и ждешь, чтобы меня наказать за мои слова. Думаешь, наверное, что выбьешь мне из головы других мужиков. А ты не волнуйся когда все закончиться то мужиков —то и не останется. Будут инвалиды и слабосильные, а те мужичонки, что получше и вовсе через губу плевать будут. Им и девицы будут не нужны, а не то, что прокаженные вроде меня. Ты не думай я тебя не брошу. Ты все и останешься у меня. Так и проживем с тобой в одиночестве бывшая роковая баба и бывший герой — любовник. Так и старость будем коротать.

Отец Татьяны жил в центе Ленинграда, но виделись они мало. У него была своя жизнь, у нее своя. Этой простой сентенции было достаточно, чтобы отец и дочь не встречались годами. Но сейчас появился удобный повод — привет, привезенный в замерзающий Ленинград из осажденной Москвы.

Он сам открыл дверь. Потом рассмотрел в полумраке лицо дочери:

— Таня. Не ждал. Не ждал. Вот проходи.

Она зашла и закрыла дверь.

Отец сдал не сильно. Плечи осунулись, и ходил он по дому в старом пальто, но в остальном он не сильно поменялся.

— Я не просто так, — с порога сказала Татьяна.

— А что сложно так? — ответил отец.

— Папа, — Татьяна повесила шапку и положила сумку.

— Полушубок не снимай, — сказал ей отец, — сейчас не лето. Вот летом и снимешь. Иди на кухню. Там горит огонь и есть жизнь.

На кухне действительно стояла небольшая печка. На ней грелся чайник.

Татьяна присела на стул:

— Папа, я была в Москве.

— Представь себе, и я был в Москве, — ответил отец.

— Да, папа, — кивнула Татьяна, — ты всегда учил меня избегать лишних слов.

— А, так же не нужных сравнений.

— Да, — согласилась она, — ноя, была в Москве недавно. Летала туда на самолете.

— Вот как? — отец внимательно посмотрел на нее.

— На это у меня были причины.

— Понятно, — отец потер руки, — и до войны просто так было не полететь, а теперь и подавно. Все летают только своим глубоко военным делам.

— Меня отсюда вывезла Зина.

— Зина? — переспросил он.

— Зина, это мамина младшая дочь.

— Да, я уже понял. Дочь от второго брака.

— От второго. Я видела маму.

Отец кивнул:

— Я всегда предлагал тебе переехать в Москву. Там столица. Там больше возможностей для тебя. Ты могла бы стать крупным поэтом. Как сейчас говорят всесоюзного значения.