Валерий Поволяев - Три дочери

– Ребята, нечего сидеть на голодный желудок! Это вредно.

Осадил их рукой, когда они неожиданно вскочили с лавки и вернулся в свой отсек. Снова разлил спирт по мерзавчикам, глянул боком, чего там рисует Савченко в своем блокнотике, немо подивился тому, что человек, похоже, вообще не может обходиться без карандаша и бумаги. На войне от этих вещей отвыкают быстро. Значит, на гражданке майор будет ученым. Либо этим самым… Тем, кто умные книжки сочиняет. Савченко написал в блокноте «3 + 4 = 7», а в следующей строчке «3 X 4 = 12». Сказал:

– Тройка – число возведения, семь – святое, четыре – земное, три – мирское, двенадцать – жертвенное… У гроба двенадцать углов и гробовщики, сколачивая свой товар, не всегда знают, что делают, а точнее, вообще не знают, почему гроб должен иметь двенадцать углов, а не, скажем, восемь. Восьмиугольные гробы только потому не производят, что боятся греха и расплаты – а вдруг покойник поднимется и вцепится костлявыми руками в горло.

– Вот так-так! – не выдержав, выдохнул Мосолков. – Прямо как в Московском государственном университете. Давай выпьем!

Выпили. Закусили.

– Разве это неинтересно? – спросил Савченко.

– Очень интересно, – малость скривил душой Мосолков, которому не хотелось забивать голову цифирью, пусть даже и увлекательной, а с другой стороны, скажи он, что все это неинтересно – обидит Савченко. – Продолжай, продолжай! – проговорил он горячо, бросил взгляд в окно, где застеленная черным паровозным дымом, проносилась свежая, недавно нарядившаяся в зелень земля, отметил, что поезд идет ходко. Еще отметил, что землю скоро заплюют, изгадят паровозы и превратится она в обычный угольный хлам, облезет, почернеет и будет вызывать ощущение досады и даже горечи – от недолговечности всего, что должно жить, цвести и радовать глаз. Помахал рукой пейзажу, проносящемуся за вагоном. – Ну и чего я должен сказать в ответ? – спросил он.

– Ничего не надо, – Савченко в свою очередь также помахал ладонью, машинально повторив жест Мосолкова и приметливый Мосолков засек это, удивился: они ведь с Савченко слеплены из разного материала, их обжигали в разных печах, в головы им вложили разные мозги, но если покопаться, в них обоих можно найти много общего, одинакового, не только этот маскирующий жест. – Ничего, – повторил Савченко и вывел в своем блокнотике крупно «741».

– Что это? – спросил Мосолков.

– Слово «храм» в переводе на цифры, – сказал Савченко, – раньше у славян не было цифр, как, впрочем, и у арабов, цифры появились позже и пока они не появились, их обозначали буквами. Вот такими, например, – он нарисовал Х, подчеркнул дважды карандашиком, пояснил: – Буква Х означала цифру шестьсот, Р – сто, А – один, М – сорок, если все сложить, то получится семьсот сорок один, иначе говоря «храм».

– Не получится, не получится, – неожиданно возразил Мосолков, который уже вник в это дело, точнее, вник в последнее объяснение, сделав это быстро и цепко, как в разведке. – Если брать последовательно, то получится не «храм», а «хрма». Хрма – это не храм.

– А кто спорит? Вполне возможно, что церкви раньше так и звали – хрма. Но о слово «хрма» можно сломать язык и на всю жизнь остаться хромым.

– А что означает крест? – Мосолков умел задавать неожиданные вопросы, он мог бы изобразить и что-нибудь посложнее, связанное с сущностью бытия или вечностью духа, но не хотел, чтобы Савченко запнулся и развел беспомощно руки, ему доставляло удовольствие видеть, что Савченко не огрубел за войну, хотя кожа человека после двух атак на хорошо укрепленную высоту становится крокодиловой, он может плеваться железом, отдавать железные приказы, есть железо и сам быть железным, – таким, например, за войну стал Мосолков, обретя на всю жизнь твердость и такую волю, что ломать его можно было только с помощью динамита или гранаты, он сам как-то сказал одному заносчивому сослуживцу, капитану из штаба дивизии: «Ломануть меня может только динамит, подложенный во сне под голову, ты против меня – мягкая килька». Хорошо, что на войне не все закостенели.

– Крест – это обычный знак плюса.

– И больше ничего?

– А что еще надо? Крест предполагает рост до бесконечности. Вы можете назвать самое большое число, которое знаете? Назовите!

– А ведь действительно, – Мосолков напрягся – ему показалось, что он сейчас назовет это число, но не тут-то было, он не знал самого большого числа на свете, – наверное, его просто не существовало, – подивился тому, что никогда над этим не задумывался, широкое, по-монгольски скуластое лицо его сделалось озабоченным, еще более расширилось в скулах – Мосолков считал, что у него все не как у людей, все устроено совершенно по-иному. Подбородок у Мосолкова вытянулся, отвердел. – Нет такого числа! Выходит, крест – это… – он не договорил, повертел пальцами в воздухе, изображая что-то круглое, – это почти что земной шар? Так?