Валерий Поволяев - Три дочери

Оба были молоды – на двоих пятьдесят четыре года, оба имели ордена за фронт, оба весело смотрели на мир, оба хотели жить. А многим из тех, кто раньше был рядом с ними и тоже хотел жить, выпала судьба совсем иная, могилы их остались вдоль всех дорог, пройденных воинскими частями Мосолкова и Савченко.

Столкнулись два майора на одной железнодорожной станции, левая половина которой была будто бы обрублена топором – ровно, с одного удара, и валялась тут же в виде безобразной красной кучи битого кирпича, стекол, ломаного дерева и гнутых железных прутьев. Правая часть здания торжественно сияла зачищенными окнами, побеленными рамами и подправленной крышей; наверху к карнизу был прибит красный транспарант, а сбоку прикреплена деревянная будочка с крохотным, как в уборной оконцем и надписью, сделанной от руки: «Кипяток».

Мосолков запоздало вымахнул из вагона, перенесся сразу через все ступеньки на землю, внизу чуть задержался – ровно настолько, чтобы спросить у проводницы:

– Сколько будем стоять, сестричка?

Сестричка, которой было уже за пятьдесят, с мятыми железнодорожными погончиками, без знаков отличия, голос имела звонкий, будто жила в соловьиной роще:

– Пятнадцать минут!

– Все ясно. Без меня не уезжайте! – Мосолков крутнулся на одной ноге, ловя взглядом будку с кипятком – где же она может быть? С первого раза не нашел и снова предупредил проводницу: – Без меня не уезжайте! Если что – рвите стоп-кран!

– Ить, веселый какой, – пропела проводница. – За сорванный стоп-кран придется отвечать по всей строгости закона, вплоть до этого самого, – она скрестила пальцы, изобразив решетку. – Кто за меня отвечать будет?

– Я, сестричка, я! – Мосолков еще раз прокрутился на каблуке и наконец-то увидел простенькую будочку, совсем нелепую, несуразную рядом с гигантской половиной вокзала и побежал к ней.

Насчет того, чтобы проводница рванула стоп-кран, Мосолков не шутил – уже столько было случаев, когда объявляли стоянку на пятнадцать минут, а поезд стоял пять и на перроне чужой станции оставались люди. Кто мог догнать состав, тот догонял, но большинство не могло: народ-то помечен войной, у кого нога осколком проткнутая, у кого плечо прошито шрапнелью, у кого пуля осталась невытащенная в теле – у Родины были свои ордена, у войны свои, но одно они имели общее: и те и другие ордена были отлиты из металла.

Очередь у будки с горячей водой была небольшой, но у крана застрял какой-то военный в нарядном кителе с новенькими золотыми погонами, в которые он, чтобы не мялись, не гнулись, а всегда были праздничными, без поперечных морщин, вставил по твердой фибровой пластинке. Он наполнил вначале термос, потом какой-то трофейный графин с завинчивающейся пробкой, теперь подставил под струю чайник.

«Запас на половину вагона делает, – отметил Мосолов, – девиц каких-нибудь будет заморским чаем поить. Если, конечно, таковой у него имеется», – он улыбнулся довольно, поскольку у него самого такой чай был – вез с собой целых две пачки отличной английской заварки, полученной в подарок перед поездкой в Москву. Строго свел брови в одну шелковистую линию:

– Товарищ военный, продвижение дивизии к намеченной цели задерживается из-за того, что ваше подразделение застряло. Поспешите! Ваше время на исходе.

Военный отозвался не разгибаясь:

– А кто определил это время?

– Считайте, сам Верховный, – не задумываясь, ответил Мосолков.

– Не слишком ли рискованно подниматься на такую вершину? – военный аккуратно набрал воды в чайник, – налил под самую завязку, с верхом, неспешно прикрыл крышкой, которая, чтобы не терялась, была привязана веревкой к дужке, выпрямился.

Звание у него было такое же, как и у Мосолкова – майор: два просвета, одна звездочка. Мосолков скользнул по орденской планке майора – воевал товарищ неплохо. А теперь будет неплохо гонять чаи. Хотел что-то сказать, дать рецепт, как кипяток переделывать в ананасовый ликер, который Мосолков и сам-то пробовал только один раз в жизни, и то его угощали союзники, приехавшие как-то к ним в часть, либо как из охлажденного кипятка сварить пиво, но майор быстро ушел, даже не глянув в сторону Мосолкова.

Мосолков подумал, что майор обиделся – слишком уж примитивно он пытался его прогнать. У каждого человека планка шуток своя – у одного очень тонкая, сбивается сразу, человек ощущает, как его слово воздействует на других, у другого – грубая, сбить можно только кирпичом, и шутки человек отпускает тяжелые, они тоже сродни кирпичам.