Валерий Поволяев - Три дочери

– Сейчас сгородим королевское блюдо из десяти яиц, – объявил главстаршина, – и запьем кое-чем в честь вашего с Полиной приезда.

– Это чем же? – Полина сощурилась подозрительно.

– Ликером под названием «Крейсерский». Подарил экипаж крейсера «Москва», где я чинил кое-какое оборудование.

– Интересно, – протянула Полина негромко, с некой хрипотцой в голосе. – Из каких компонентов состоит ликер «Крейсерский»?

– Попробуешь – узнаешь.

Ликер «Крейсерский» состоял из знакомых ингредиентов – разведенного спирта, сладкого чая и молодой давленой мяты. Полина попробовала и довольно поцокала языком:

– А что? Очень даже неплохо.

И яичница получилась неплохая. Полина оценила ее одним словом:

– Недурственная.

Коваленко выпил «ликера», закусил и, поглядев по сторонам, остановил взгляд на своей землянке.

– Новое жилье нам, значит, не светит?

– Зато нам, Саня, светит другое – румынский порт Констанца.

– Извини, а это с какого перепоя? – мичман поморщился. – Кроме головной боли, ничего хорошего.

– Не скажи. Все же – Румыния, заграница, другие люди… Жизнь там иная.

– Да та же нищета, что и у нас. В Севастополе, мне кажется, лучше.

– Решение уже принято, Саня. Мне так сказали…

– Странно, а нам обещали Москву, – растерянно проговорила Полина, хотела еще добавить несколько слов насчет предсказанного магом офицерского звания, но вовремя прикусила язык. Покраснела, когда на нее бросила завистливый взгляд жена главстаршины. Это было неожиданно: во взаимоотношениях семей Коваленко и Пироговых зависть отсутствовала совершенно.

Жизнь шла. Затяжная война, которая, казалось, никогда не закончится, наконец-то закончилась, люди, радуясь и плача одновременно, отпраздновали Победу, назвали ее Великой и начали встречать фронтовиков.

Те возвратились домой светлолицые, увешанные медалями, с сухими воспаленными глазами, словно бы не знали, что такое слезы, припадали к женам и детям, по вечерам ели картошку с хлебом и, если их просили рассказать что-нибудь о войне, замыкались в себе, погружались в молчание, будто в немоту, и вытащить их из тишины, которую слышали только они сами и больше никто, не было никакой возможности.

Случалось, какой-нибудь рано поседевший дядька, исполосованный шрамами, не выдерживал, срывался, у него начинали трястись, ходя ходуном, плечи. Глаза оставались сухими, взгляд отсутствовал, лицо дергалось.

Домашние разом замолкали: понятно было, что человек видел на фронте такое, чего многим не дано перенести, – и спрашивать об этом не надо…

С возвращением фронтовиков Москва сделалась шумной, беспардонной, появилось много калек, особенно лихо вели себя безногие инвалиды – закидывали крючки на задние бамперы легковушек и с победными криками катались по улицам столицы на своих тележках.

И что еще интересно – появилось много новых шалманов, где продавали пиво. Многие засекли одну вещь – пиво не разбавляли, и около шалманов обязательно выстраивались очереди фронтовиков…

Мотя Красных появилась у Солоши вечером, в теплых сумерках долгого заката, зоркими глазами оглядела комнату Егоровых и вытерла двумя пальцами нос. Спросила бесцветным голосом:

– А твой где находится, подруга? Почему не дома?

– У него сегодня зарплата. Хотя Василий – человек непьющий, иногда все-таки с мужиками из цеха заходит в заведение, заказывает пару кружек пива. А что, собственно, тебя интересует?

– Ага, с мужиками… пиво пьет… – Мотя хмыкнула грустно и одновременно насмешливо, со злостью.

– Это как так?

– Да вот так. Ты разве не знаешь, что такое шампанское?

– Нюхала когда-то.

– Чем пахнет?

– Не помню, – откровенно призналась Солоша.

– Ладно, пусть шампанское пахнет чем угодно, хоть дегтем или нашатырным спиртом, главное не в этом, – Мотя по-детски шмыгнула носом и замолчала.

Солоша ощутила, как по спине у нее побежал холодок. Произнесла неожиданно севшим, сделавшимся угрюмым голосом:

– Раз уж начала говорить – договаривай!

– В общем, не в пивной он, твой разлюбезный…

– А где?

– В другом месте. И не с цеховыми корешами…

– С кем же?

Мотя вновь шмыгнула жалостливо носом, поглядела на свою товарку озадаченно, словно бы прикидывала, продолжить ей свою речь или не продолжать, со вздохом отерла лицо.

Солоша, которая все ощущала очень обостренно, почувствовала неладное и прикрикнула на гостью грубовато – иначе та вообще не разродится: