Валерий Поволяев - Три дочери

На кирсановскую дверь была наклеена полоска желтоватой газетной бумаги, украшенная жирной темно-фиолетовой печатью. Елена хорошо знала, что означают такие полоски бумаги, наклеенные на дверь.

Внутри от них рождается холод, который потом не проходит очень долго, а у кое-кого вообще остается на всю оставшуюся жизнь, не исчезает до самой последней черты. Она закашлялась, вцепилась пальцами в горло, стараясь пропихнуть в себя холодный комок.

Наконец немного пришла в себя, спросила у кирсановской соседки:

– Что произошло?

– А вы разве не знаете? – та усмехнулась. – В компании рассказал анекдот про Сталина, в результате ночью постучали в дверь, – губы у соседки раздвинулись в осуждающей улыбке. – Вот и все.

Действительно, «вот и все», осталось только одолеть в себе боль, очиститься от коросты, победить оторопь, наладить дыхание и продолжить жизнь дальше. Ничего другого нет. Если только застрелиться, но у женщин стреляться не принято.

Опустив голову, Лена развернулась, молча проследовала мимо кирсановской соседки, едва ощущая свои внезапно ослабшие, плохо слушающиеся ноги, вышла за дверь.

Свадьба у Оли Кинчаковой с Изгешем была роскошной, опытные официанты «Метрополя» давно не видели таких широких, говорливых и очень веселых свадеб. Елена Егорова на свадьбу не пошла – послала Оле цветы с запиской, объяснила свое отсутствие тем, что была спешно вызвана на работу начальником, тем и ограничилась.

Понимала Лена: свадьба явно будет находиться под колпаком, засекут всех, кто на нее явится и возьмут на карандаш. А это все равно, что стрекозу насадить на булавку. Никогда стрекоза с нее не соскочит, не будет летать… Алес капут!

Интересно, догадалась об этом Ольга или нет? Она не знала, где работает Елена, да и знать ей это не надо.

Жених на свадьбе, от того, что стал мужем такой красотки, собрался даже поплавать в бассейне вместе с запущенными туда осетрами, но его не пустили, удержали… А вот осетров, приготовленных по-княжески, свадьба съела – всех до единого. И закусила черной и красной икрой, запила шампанским.

Целое осетровое стадо оказалось в тот вечер в желудках довольных сретенских гоп-стопников. Отсутствия Елены Оля Кинчакова даже не заметила – не до того было.

Месяца полтора, может быть, даже два, Елена прожила в беспокойстве – Кирсанов мог на допросе назвать ее фамилию, и тогда ночью в квартиру номер четыре обязательно бы позвонили…

Но Кирсанов на допросах никого не назвал, он вообще не назвал ни одной фамилии, кроме людей умерших, и к Егоровым никто не пришел. У Елены немного отлегло на сердца, а вскоре жизнь заполнили совсем другие тревоги – началась финская война.

Две небольшие войны на счету Советского Союза уже были, – точнее, не войны, а стычки, – на озере Хасан и реке Халхин-Гол. Но это происходило далеко, на Дальнем Востоке, – где-нибудь в Хабаровске или Благовещенске гром был слышен, а до Москвы он почти не доносился. По представлениям и понятиям москвичей, все происходило где-то там, за горизонтом, в пространстве, до которого из столицы никак не дотянуться. И до Москвы те события не дотянутся…

Все, что происходило там, на краю краев земли, – происходило так далеко, что в реальность тех событий просто не верилось.

А вот финская война оказалась почти рядом, и то что столица преобразилась, посуровела, обрела приметы, которые присущи только прифронтовым городам, было явью.

Половина отдела, в котором работала Елена, была переведена в другое управление, вторую половину откомандировали в Ленинград обслуживать фронт.

Елене пришлось прилаживаться к новой работе, к новому начальству, к новому режиму – на этот раз приравненному к полевому.

Иногда в голове возникала тусклая, не лишенная тоски мысль: «Как там Кирсанов? Жив ли?» – возникала мысль и тут же пропадала: Елена сознательно давила такие проявления в себе. Чтобы не расклеиться, не захлюпать случайно носом, поскольку время на дворе стояло такое, что хлюпать носом было нельзя.

Полинка уехала в закрытый морской город Кронштадт… Как она там? Как чувствует себя в прифронтовой зоне?

Три сестры, три дочери Соломониды и Василия Егоровых были похожи друг на дружку и лицом, и статью, – фигуристые были девушки, – и характером… Характер у них был золотой – отцовский, если бы природа наделила их материнским характером, было бы много хуже.

На сестер Егоровых обращали внимание все – и мужчины, и женщины, – бросали восхищенные взгляды, мужики распускали губы, размякали, женщины, наоборот, подбирались, делались строже и независимее, словно бы вспоминали, кто они и зачем находятся в этом мире…