Валерий Поволяев - Три дочери

Провели девчонки-сигнальщицы в музее час, – всего один час, больше не полагалось, – и словно бы изменились, в них что-то переродилось, стало другим, головы сделались другими, лишились беззаботности, вот ведь как.

Обратно строй шел без шуток и восклицаний, молча, и дорога показалась сигнальщицам дольше обычного.

Солоша, получив из Кронштадта письмо, расстроилась, всплакнула, затем зажала в себе плач и вытерла передником глаза:

– Как она там, деточка наша?

– Мам, ничего Полинке не сделается, только умнее, взрослее, да красивее станет, – сказала ей Елена.

Отряхнув передник, Солоша вздохнула и произнесла всего-навсего одно слово:

– Ладно.

Елена собиралась на работу, металась по комнате, на лету подхватывая нужные вещи, сгребала волосы на голове под заколку, натягивая на себя то чулки, то кофту: утренние сборы в ту пору у всех были судорожно-суматошными, поскольку все боялись опоздать.

А всякое опоздание – это гарантированное увольнение, либо того хуже – суд и тюрьма.

Иришка росла не по дням, а по часам, девчушка была смышленая и артистичная, любила смотреться в зеркало и что-нибудь гугукать себе под нос.

Солоша поглядывала на нее с умиленной улыбкой:

– В отца пойдет – певицей будет…

– Но Илья-то не певец, он играет на трубе.

– Не на трубе, а на саксофоне, – поправила из своего угла Вера.

– А по мне все равно – певец, – отмахнулась от нее Солоша.

– Оркестр Утесова – джазовый. – Вера росла упрямая, умела настаивать на своем.

Вечером, идя с работы домой, усталая расслабленная Елена встретила на пороге Олю Кинчакову. Нос у Оли припух, будто ее одолел насморк, глаза были красные.

– Лен, хорошо, что тебя встретила, – она кинулась к Лене обниматься, что с ней бывало редко. Значит, Оля была расстроена. – На душе так тошно, так тошно, что… – она споткнулась на полуслове обреченно махнула рукой, – даже поговорить не с кем.

– Что случилось, Оль?

– Да Изгеш мой – не Изгеш, а зверь какой-то… Никогда не думала, что он может быть таким.

– Чего же ты хочешь… – неопределенно проговорила Елена.

Оля глянула в одну сторону, в другую, шмыгнула носом.

– Пойдем, присядем где-нибудь, я посоветоваться с тобой хочу.

Без макияжа, без пудры, без туши Оля выглядела совсем бледной, выцветшей какой-то, на себя не похожей.

– Пойдем на угол Сретенки, – предложила Елена, – в «Пельменную», я там иногда бываю, чай с мягкими булочками пью.

– Мягкие булочки вредны для фигуры, – со вздохом проговорила Оля, – талия может сравняться с задницей.

– Что у тебя стряслось, Оль?

– Да ничего хорошего. Свадьба у нас была, а вот документально свой брак мы никак не оформили.

– Не поняла…

– Я и сама не поняла. Штампа о том, что мы расписались, ни у меня, ни у Изгеша в паспортах нет.

– Еще раз не поняла, – Елена потрясла головой – не верила тому, что слышала. – Такого не бывает.

– Как видишь, бывает, – Оля вновь хлюпнула носом, отерла его по-мальчишески пальцами. – Ладно, Бог с ней, с талией, пошли в твою «Пельменную».

В «Пельменной» не было никого, лучший столик, который любила Лена, был свободен, у нее от этого даже настроение поднялось, а Оля перестала хлюпать носом. Огляделась.

– Уютное местечко, я тут никогда не была.

– А я, напротив, бываю часто.

– Изгеш такие места не признает.

– Ну, естественно, с его-то капиталами – подавай рестораны первого класса, – Лена не выдержала, усмехнулась едва приметно, – и только рестораны, – про себя подумала, что сретенские гоп-стопники промышляют уже несколько лет, и милиция знает их пофамильно, но не арестовывает. В том числе и Изгеша… Почему?

– Напрасно я это сделала – вышла замуж, – проговорила Оля сырым голосом, достала из ридикюля платок, высморкалась.

– Не убивайся, Оль, – Лена, пытаясь успокоить ее, легонько прижала к себе, – это не смертельно. Когда окончательно увидишь, что не получается ничего, – уйдешь.

Оля медленно покачала головой, губы у нее задрожали.

– С Изгешем такое не проходит, он этого не стерпит и посадит меня на перо.

Что такое «посадить на перо», Елена знала, в отделе у них была целая коллекция финских, испанских, турецких и прочих ножей, которые называли перьями. И не только Елена знала – ведал весь сретенский люд.

– Не бойся, Оль, – произнесла Елена успокаивающе.

– Как мне заставить Изгеша, чтобы он расписался? А, Ленок?

– Надо подумать, надо подумать, – проговорила Елена медленно и, жалея сретенскую красотку, дотронулась пальцами до ее руки. – Оль, а нужно ли заставлять Изгеша, чтобы он поставил в паспорте штамп?