Игорь Фёдоров - Две истории

И будто инструмент хранил энергию отца — в какой-то момент лицо папы, постаревшее и с глазами, полными слез, возникло перед Катей. Вдруг нож показался тяжелым, а решение прекратить душевную боль одним движением руки — не достаточно обоснованным. Ее решительность, непоколебимая прежде, пошатнулась, а покалеченная душа будто чуть подтаяла на весеннем солнышке. Как же не вовремя все эти сантименты, подумала она, будто витязь на перепутье принимает решение, а ворон на камне нервно кричит и сбивает с толку.

В любом случае, сначала надо выключить воду, а потом все хорошенько обдумать. И повернувшись к двери, она задела ногой стопку бумаг или журналов. Что-то посыпалось на пол, отражая глянцевой поверхностью свет лампочки. Это были старые фотографии из детства и в частности — из детсада. Катя подняла одну, верхнюю, где каждый из детей ее группы был обрамлен рамкой с подписью имени и фамилии. Вот она, Катя Панова. Хорошая воспитанная девочка, любящая своих родителей и любимая ими. А вот и он, Никита Рушников, тогда еще безумно влюбленный в нее с чистой детской непосредственностью. Уничтоживший все памятные ей сообщения на ее же телефоне, не дав ни единого шанса все исправить. По крайней мере, она вспомнила его фамилию, была бы она ей теперь нужна.

Впервые делать подобные вещи всегда страшно, но нельзя быть уверенным, что в следующий раз будет проще. Катя закрыла кран, проверила рукой температуру. Не один суицидник не полезет в кипяток или в холодную воду. Здесь надо быть настроенным на результат, не отвлекаясь на неудобства. Оставалось только одно.

Она села за стол в своей комнате и выдрала листок из чистого ежедневника. Не вдаваясь в подробности, написала классическую фразу — «прошу в моей смерти никого не винить». В последний раз прогулялась по квартире. Извлекла линзы, оставила их на столе за ненадобностью. Напоследок осмотрела квартиру. Бытовые приборы выключены, чистая посуда убрана в кухонный шкаф, полы помыты. Все в порядке.

Катя залезла в ванну, чувствуя себя необычно в намокающей одежде. В правой руке она зажала нож, вторую сжала в кулак и посмотрела на вены, где пока еще бежит легко и непринужденно ее жизнь.

Это было сравнимо с вхождением медицинской иглы в кожу, если бы кончик игл был раскален. Послышался чуть слышный звук разрезаемой кожи, а может, это Катя зашипела от боли. Кровь, как вырвавшийся на свободу зверь, выскочила наружу, забрызгав стенку ванны, и тут же потекла вниз тонким ручейком уже более спокойно. Кровавые капли падали в воду и там расплывались, преображались, меняли форму, напоминая раскрывшийся бутон розы. Запястье пылало огнем, как от сильного ожога. Катя посмотрела на рану и брезгливо поморщилась. Не любительница подобного рода зрелищ, она решила, что раз в жизни можно посмотреть, из чего сделан человек. После чего опустила руку в воду. Мысли в голове отсутствовали, видимо вытекшими с первой порцией крови, остался только страх, легкий, но ощутимый. Вскоре в ушах глухо застучало, это сердце кричало о непоправимой беде. Левая рука онемела, во рту пересохло, а по телу разлилась неприятная слабость. Она несколько раз проваливалась в черную пустоту и сразу же возвращалась обратно. И первое, что бросалась ей в глаза, это кровавая ванна. И каждый раз ее охватывала паника. Сколько же литров уже растворилось в воде. Гордыня, как виновница множества бед человеческих, уничтожила еще одну жизнь. Катя несколько раз вытаскивала руку из воды, но, обессиленная, она тут же падала обратно, поднимая красные брызги. Я сейчас упаду в обморок, скачусь в воду и захлебнусь своей кровью.

А что будет, когда родители откроют дверь, подумала она с нескончаемым ужасом. Им-то это зачем?

А потом вдруг все пропало.

Но в огне Катя видела, как мать открыла дверь и застыла на пороге ванной комнаты. Как она страшно закричала с такой силой, что тут же сорвала голос, а хрип был еще ужасней. Видела, как вбежал отец, оттолкнул мать и вытащил из ванны почти мертвую дочь. Как он положил ее на диван и держал ее руку возле запястья, перекрывая движение последней крови, одновременно что-то крича в телефонную трубку. Как мама упала в обморок и раскроила голову, и отец уже не знал, какую из женщин спасать. Как «скорая», включив сирену, мчалась по улицам мимо ее любимого театра. И от стыда Катю трясло. Слезы катились по щекам, она стонала и ревела, качалась на табуретке взад-вперед, зная, что изменить уже ничего не может.

А может это и есть ад, пронеслось у нее в голове. Потому что, в противном случае, каков он — настоящий ад?