Сергей Яковлев - Советник на зиму

Город просыпался. Ночные гуляки выползали из своих углов в надежде опохмелиться. Старики копались на помойках. Вспыхивали вялые поутру ссоры: алкоголики ругали побирушек, воры — алкоголиков. Все бросали друг другу упреки в оскорблении человеческого звания и вспоминали другие, более достойные времена. Все разглядывали странного сутулого путника, торопливо и сосредоточенно шагавшего мимо них в грязном пальто с металлическими пуговицами, и соображали, чем тут можно поживиться. Однако смекалистые мозги еще не вполне проснулись, а незнакомец шел слишком быстро, и они теряли его из вида, так и не успев ничего предпринять.

С площади Низговоров окинул взглядом розовевший под лучами солнца торец башни, по которому от балкона к балкону тянулись ржавые пролеты, и сразу приметил внизу кучку людей. Это не насторожило и не возбудило догадок. Даже фургон с крестом не вызвал у него никаких предчувствий. Он совершенно отупел и одичал за эту ночь, хотелось поскорее запереться в квартире и отлежаться. А люди в толпе, как назло, разом повернулись к нему, как будто именно его и ждали, и он угадал среди них бородатого Павлыча, его пышногрудую дочь Мальвину Тимофеевну, медноволосую классную даму Софью Ивановну Шмыг, а также в белом халате мать Асмолевского, служившую при башне старшим фельдшером. И фигуры всех, как ни странно, выражали растерянность и даже испуг. Причина была не в Низговорове, ведь он только приближался к ним от ворот, они еще не могли разглядеть ни его перепачканной одежды, ни убитого лица. Как и он не мог видеть, что там скрывается за их спинами, потому что вообще не смотрел в ту сторону, пытаясь обойти, проскользнуть мимо, не замечать этих людей… Но путь к подъезду все равно пролегал мимо них, сгрудившихся у подножья пожарной лестницы; тротуар здесь был не широк, правее — каменный бордюр и талая жижа газона. Низговорову, конечно, к грязи было не привыкать, но не соскакивать же с тротуара, чтобы обойти эту шушеру? Это они должны перед ним расступаться! И он, высоко подняв голову, прошел насквозь через пеструю компанию, глядевшую на него во все глаза при гробовом молчании, никому даже не кивнув, воображая, с каким злорадством они рассматривают его перемазанную спину, и только через несколько шагов приметил краем зрения что-то такое, что заставило оглянуться.

Это был мешочек, обернутый в знакомое клетчатое пальтишко с латунными бубенчиками. Мешочек костей и крови, который два нетрезвых с утра санитара, ухватив за ручонки-ниточки, как раз поволокли по лужам к фургону.

Существовало несколько версий того, как повел себя Низговоров, увидев трупик разбившейся Даши. По одной из них, он стал отталкивать санитаров, пытаясь отнять у них Дашино тело, а когда подошла Софья Ивановна Шмыг, чтобы успокоить его и усовестить, — совершенно безумным взглядом впился в ее сережки и вдруг с силой их сорвал, разодрав пожилой женщине до крови мочки ушей. Сами сережки — оправленные в серебро камешки лунного цвета, старинной работы — во время потасовки куда-то запропастились. По другой, Низговоров отвернулся от ужасного зрелища, закрыл лицо руками, не пожелал даже проводить племянницу в последний путь (фургон сразу отправился в крематорий, и после необходимых формальностей, о которых речь впереди, тело сожгли), кинулся в башню и закрылся на ключ в своей квартире; а когда Тимофей Павлович, озабоченный его состоянием, открыл квартиру служебным «вездеходом» и попытался утешить Низговорова, принеся с собой для убедительности некоторые важные документы (затем они будут фигурировать в одном из уголовных дел) — набросился на него с кухонным ножом, явно покушаясь на жизнь, и лишь по счастливой случайности дело ограничилось порезом пальца. Мать Асмолевского тут же обработала Павлычу рану, и он, с перевязанной рукой, продолжил исполнять свои обязанности, показав себя в критической ситуации молодцом. Щупатый, пересказывая в тот день Маргарите Разумовне все, что ему удалось узнать, констатировал: «Вадим окончательно сдурел», «надо было раньше принимать меры, ведь видно же было, а все кивали друг на друга», но «с завхозом Некрасовым все, слава Богу, тьфу-тьфу», — и для верности громко постучал по дверному косяку, возле которого они стояли. Были и другие варианты; каждый присутствовавший в то утро возле башни видел события по-своему, а неожиданность появления Низговорова, пришедшего почему-то с площади, и его диковатый вид внесли дополнительное смятение в умы и, как следствие, породили нелепые домыслы. Рассказывали даже о сговоре между Низговоровым и Дашей: будто бы это он помог ей ночью бежать из приюта, а затем, по одной из догадок, изнасиловал прямо на улице, после чего она и решилась на отчаянный шаг, а по другой — принудил ее к самоубийству уговорами, чтобы спровоцировать мятеж и занять губернаторское кресло, и даже сам с другого конца площади подал ей знак, когда прыгать…