Сергей Яковлев - Советник на зиму

— Я думал… Нехорошо, конечно, но… Вы могли бы задержать выплату. Губернатор, я знаю, страшно этого боится. И поставить кое-какие условия… Да что теперь об этом толковать.

Кудряшов секунду-другую молчал, затем небрежным жестом приказал ему войти.

— Когда вы говорили с губернатором?

— Пару часов назад. Он тревожился о судьбе каких-то денег, вами обещанных. Козлов на неделю уехал, вот я и подумал, что вы еще…

— Даже не знаете, о каких деньгах речь? Не слишком-то с вами считаются, — обронил Кудряшов свысока. Раздеться и пройти в гостиную не предложил. Так они и стояли в прихожей: худой сникший Низговоров в пальто, за последние дни изрядно обносившемся, и дородный Кудряшов в желтом шелковом халате, чем-то похожий на самоуверенного Понтия Пилата с картины Ге. — Мы с вашим Потапом Степановичем сообща владели кое-какой городской недвижимостью. Приватизировали в свое время напополам, когда еще ладили, чтобы не обижать друг друга… Глупо, конечно. Здание театра, еще кое-что. Я предпочел выкупить его долю. Собираюсь вдохнуть в эти развалины новую жизнь. Город не должен подыхать вместе с многоуважаемым губернатором… А Козлов уехал, говорите? Гм… Чувствуете, какая перспектива?

— Я занимался в эти дни пожаром. — Низговоров, не понимая смысла вопроса, говорил о своем. — Пытался выяснить причины. На меня завели уголовное дело…

— А вы чего хотели? — насмешливо спросил Кудряшов. — Власть обязана себя защищать, на то она и власть. Объявили всем войну? А теперь ваши собственные косточки затрещали? Так не нужно было ощериваться. Приподнять губу, показать самые кончики клыков — дело другое. Но не до конца! Тут уже обратного хода нет. И они, конечно, вас съедят, потому что их больше и они сильнее. Хотя как сказать… Подключите-ка свое безудержное воображение. Представьте: Козлов напроказничал и навсегда исчезает из города. А в это время Маргарита Разумовна узнает, что Асмолевский под нее копает — мы ведь с вами знаем, что копает, — и сворачивает этому цыпленку голову. Руками Потапа Степановича, конечно. Все! Путь открыт! Вы — преемник! Потому что Рита хороша при ком-то, весь воз она не потянет, сама откажется. Постила, Негробов и прочая мелочь — не в счет, это профессиональная обслуга, их нужно просто взнуздывать и почаще бить кнутом. В обращении с людьми нынче требуется физиологическая дотошность: точно знать — где, сколько и как именно кто гадит. От этого идет все… Но поторопитесь. Времени на обдумывание у вас очень мало, Потап Степанович одной ногой в могиле, и кое-какие предсказуемые события могут, как это ни печально, ускорить его уход. Вы все поняли? Не бойтесь сплетен. Сплетни украшают жизнь. Ведь люди сочиняют про вас то, что сами страшно хотят делать, и боятся, и все-таки делают — тайно, с опаской, в грязи — и мечтают о свободе для своего тайного, и с завистью приписывают эту свободу другим… Судя по тому, с чем вы ко мне шли, вас уже ничто в этом мире не может смутить, а?

— Не знаю, о чем вы говорите. Я шел с одним: предложить вам спасти Маранту, поставив это условием вашей выплаты. Или хотя бы вырвать у них таким способом правду о ней, если спасать уже поздно…

— До чего благородный молодой человек! — воскликнул Кудряшов. — Пытается обрести утраченное достоинство, вернуть себе лицо. У него, естественно, не получается, и он с досады начинает на всех кидаться, устраивает никому не нужные скандалы и разборки… Догадываюсь, что в ваших глазах я что-то вроде демона, знаю и говорю такое, чего не знают другие. Что ж, слушайте. Забудьте о ней! Никто не виноват. Это просто игра неразумных сил, стечение обстоятельств. Таков сейчас мир. Такой была она. Она сама навлекла на себя беду, и я вам, помнится, это предсказывал. Вокруг нее витал дух мятежа, разрушения, стыда за Россию… Пусть этот дух уходит вместе с ней. Она и так слишком многих успела опалить. Не взывайте к нему!

— Я думал, что на такую примитивную ложь способны только недоумки, — с дрожью в голосе вымолвил Низговоров. — Вам ли кого-то упрекать в разрушении? Вспомните, какой театр абсурда вы создавали из одной только очереди к самому себе! С вас-то и началось. Вы заодно с ними всеми. Да и могло ли быть иначе?..

— Попридержите ваши сарказмы: я ведаю, что говорю, — сказал Кудряшов. — Лучше обратитесь на себя, каким вы были и каким стали. Ах, у вас изменился стиль, даже почерк! Вы избавились от природной вялости и нерешительности, обрели силу, радикально поменяли взгляды на жизнь! Да не взгляды вы поменяли, а убили свою личность. Вы предали самого себя, свою природу, своих папу с мамой, если угодно. Сначала как будто ради любви; затем от обиды на весь мир; затем из благодарности к тем, кто вас нечаянно пригрел; затем от страха… Предавали и предавали, и уже не только себя, но и других, что еще хуже. И поводы для предательств становились все более мелкими. С какого-то момента вас даже людские страдания трогали лишь постольку, поскольку годились для интрижек, помогали утереть нос сопернику. Вы и женщинами пользовались как завоеватель, ничем с ними не делясь, не считая себя ничем им обязанным. Скажете, сочиняю? Поинтересуйтесь у особы, которая при вас меня покинула. За все время она не получила от вас даже букетика цветов. Знаете ли, во что мне обходится то, что вам доставалось даром? Счастливчик, баловень судьбы! Но нервишки-то в конце концов не выдержали. Жилы не те, чтобы в завоевателях ходить. Натура, она всегда свое возьмет… Может быть, в мое время и был театр абсурда. При наличии порядка и дисциплины в труппе это не так уж плохо, во всяком случае, не смертельно. Бред тоже бывает организованным, порой весьма жестко, — вам ли, художнику, этого не знать? И тогда в нем зарождается смысл. Подите на улицу, спросите у первого встречного, когда ему лучше жилось: при мне или теперь?.. Все верно, я не на вашей стороне. Потому что я достаточно состоятельный человек и мне нужна стабильность. У меня больше нет политических амбиций, я частное лицо. Вот подремонтирую и открою театр, буду устраивать в нем выставки, презентации, показы мод, конкурсы красоты… Местную труппу они загубили, ее теперь не возродишь, но можно приглашать артистов со стороны… Власти так или иначе придется самоорганизовываться, остепеняться, по мере своего укрепления отказываться от явных безобразий, становиться почтеннее. Пусть приходит в себя, я подожду. Я на стороне силы, какой бы она ни была. А вы самозванец. И не ищите сочувствия. Помяните мое слово, вас ждет страшный суд!