Надежда Днепровская - Визави французского агента

Через три дня приехал «поправившийся» отец Оливье, увидев Ольгу и счастливого сына, он смирился с неизбежным. Из роддома Ольга уволилась, а дочку забрала ее мама, к этому времени уже оформившая развод. Да, отец Ольги, Семен Маркович, показал себя истинным ленинцем, развелся по идейным соображениям. А ее мама, Раиса Захаровна, учительница сольфеджио в музыкальной школе, взяла себе минимальную нагрузку, чтобы посвятить себя внучке. Бросить совсем работу она не могла, тогда это расценивалось как тунеядство и за это судили.

Ольга не хотела заниматься дочкой, но иногда приезжала вместе с Оливье навещать ее. Тот всегда старался порадовать тещу, привозил ей сувениры, духи, кремы, при встречах целовал в обе щеки. Раиса Захаровна души в нем не чаяла.

На соблюдение всяческих формальностей ушло месяца три, в результате Оливье начал работать в Москве в торгпредстве какой-то французской фирмы, и супруги переехали в трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте.

Ольга мечтала быть милой женушкой, встречать любимого после работы, кормить разными вкусностями. Иногда, в отсутствие Оливье, она приглашала меня попробовать пирожные, которые у нее получались восхитительными. Грех было отказываться, мы пили индийский чай, болтали о том о сем. При мне она была в халатике и тапочках на босу ногу, жаловалась, что для Оливье приходится краситься, следить за маникюром и даже брить ноги.

— Ноги брить? Зачем?

— Так полагается, но я уже привыкла и педикюр делаю.

— А что это? — я видела это слово в парикмахерских, но не знала, что это.

— Надежда, ты меня удивляешь! Это уход за подошвами, чтобы они были мягкие, и маникюр, — и она гордо показывала красивые ноготочки на ногах, — Оливье целует меня всюду, и нельзя, чтобы я была неаккуратной…

Ольга рассказывала мне о новом мире, который она для себя открывала, о мире, где не было места искренности и дружбе, где все говорили только нужные слова, где надо было быть любезной со всеми, быть приветливой с чужими людьми…

К тому же она все еще путалась в правилах этикета, забывала имена важных персон и очень переживала из-за этого.

Только Оливье примирял ее с этим миром. Его любовь к ней была огромной, страстной, всепоглощающей. Каждый раз, когда они оставались наедине, осыпал ее ласками и любил до изнеможения. Он хотел увезти ее в Париж, но она наотрез отказалась покинуть Москву. Жизнь только стала налаживаться, Ольга чувствовала себя любимой, муж подарил ей желтенький «фольксваген», предмет всеобщей зависти, один такой на всю Москву. Тогда в Москве нечасто можно было встретить иномарку. Оливье пытался приобщить ее к занятиям экстремальными видами спорта, но Ольга предпочитала потанцевать под хорошую музыку, ну в крайнем случае поиграть в бадминтон, который со временем ей пришлось заменить большим теннисом.

Три раза в неделю Ольга занималась плаваньем в бассейне, ходила к массажисту. Я была восхищена ее преображением и уговорила попозировать обнаженной. Получился портрет в стиле Рубенса — крупное красивое тело на шелковых драпировках. Работала я у Ольги дома, и Оливье, увидев картину, купил ее. На эти деньги мы с мамой смогли купить холодильник «ЗиЛ», на который как раз пришла открытка из магазина.

В парикмахерской она повстречала Сережу, ее куратора, как он ей представился. Юноша, только что окончивший училище КГБ, очень серьезно относился к первому заданию.

— Ты советская девушка, — говорил он — это твое увлечение пройдет, зато сможешь принести пользу Родине.

— Но я же ничего не умею!

— А тебе и не надо! Просто будь с ним, будь в курсе его дел. Подучи язык! Старайся запоминать больше имен, когда будет нужна твоя помощь, мы скажем. А пока осваивайся!

С французским языком дело было плохо. Оливье хорошо говорил по-русски, понимал еще лучше, и Ольга не особенно старалась учить язык, кроме того, и давался он ей трудно, особенно произношение.

Бывало, деловые встречи Оливье проходили в квартире, тогда Ольга была замечательной хозяйкой, каждый гость чувствовал себя уютно и был окружен заботой. Однако на приемах она ощущала себя не в своей тарелке, боялась совершить какой-нибудь промах и, хотя у нее все получалось как надо, была в постоянном напряжении и очень уставала.

Иногда переговоры проходили на природе, когда для важных персон устраивали охоту, иногда даже псовую, с русскими борзыми. Я-то никогда не упускала случая поноситься по полям верхом вместе с Бернаром. Он всегда приглашал меня, когда была возможность. Его супруга, как и Ольга, не любила лошадей и верховую езду. Они, конечно, приезжали вместе с мужьями, но устраивались где-нибудь в охотничьем домике. А мы после охоты вваливались вместе с борзыми, холодные, с обветренными лицами, шумно садились к столу. Там действительно была неформальная обстановка, не все могли сохранить голову ясной, выпив водки с мороза. Некоторые быстро засыпали, их под руки отводили «отдыхать» официанты, а Бернар брал в руки гитару и пел русские романсы или французские баллады. Надо сказать, что ни Бернара, ни Оливье водка не брала. Наши все время норовили им подлить водки, чтобы «французики» окосели, но они пили как ни в чем ни бывало, вели благопристойные разговоры, вежливо смеялись над пошлыми анекдотами и не поддавались «на провокации».