Вильям Козлов - Дети ада

В автомобильной катастрофе погибли крепко подвыпившие начальник цеха местного промкомбината Митяев и шофер Ким — они ночью возвращались с рыбалки, перевернулись на «газике» у Балахановского ручья и полетели в глубокий овраг, а четверо погибли вот как.

Тяжело нагруженный бревнами лесовоз оборвал не- обрубленным суком радиопровод, который захлестнул одним концом линию высоковольтной передачи.

Убиравшие на окраине поселка накошенное и высушенное сено мужики — дело было в воскресенье — увидели, как тонкий радиопровод будто живой, кольцами пошел по валкам, распущенного на лугу сена и оно местами задымилось. Ближе всех находившийся от этого места Иванов бросился к проводу, схватил его и тут же с криком упал на землю. Васильев кинулся к нему и попытался граблями сбросить петлей обвившийся провод, но и сам упал рядом. Сидоров, видя такое дело, опрометью побежал к своему дому и жердью сбил с изоляторов электрический провод, после чего вернулся к неподвижно лежащим на сене мужчинам, нагнулся и, даже не вскрикнув, упал.

Четвертый из убиравших сено Осьмеркин, спрыгнул с вилами в руках с незавершенного одонка и побежал к ближайшему распредщиту, там он один за другим отключил все рубильники и вернулся к скорчившимся на земле товарищам.

Стоявшие в стороне люди — понемногу сюда стали подходить соседи, родственники погибших — закричали Осьмеркину:

— Стой! Опасно! Мы позвонили из поселкового на электростанцию, скоро приедет монтер.

— Я рубильники вырубил! — крикнул Осьмеркин и подбежал к Сидорову, думая, что тот еще живой, но едва дотронулся до него, как сам был мгновенно убит...

Видевшая все это жена Осьмеркина с воплем бросилась к навзничь опрокинувшемуся мужу, ее не успели удержать, но лишь коснулась до его рубашки, как ее с силой отшвырнуло в сторону. Люди оттащили рыдающую обезумевшую женщину на безопасное расстояние...

Дотошно выясняющая все обстоятельства этой трагедии комиссия и милиция никого не смогла признать виновными в случившемся.

...Похоронная процессия остановилась у поселкового. Кого-то ждали. Молчаливая толпа стояла вокруг грузовика с некрашеным сосновым гробом, слышались рыдания близких. На крыше двухэтажного деревянного дома с флагом сидела ворона. От жары она растопырила серые крылья и раскрыла клюв. Над водонапорной башней с круглой железной маковкой кружились стремительные стрижи. Там, высоко в синем небе, наверное, прохладнее. Усевшись вместе с трубами у забора, музыканты закурили. К ним вихляющей походкой подошла рыжая собака и просительно уставилась на совсем молоденького паренька, сидевшего на камне, у ног его красный барабан, медные литавры пускают в глаза ярких красноватых зайчиков.

Обтянутой кожей палкой паренек грохнул по барабану, привычно ударил в литавры, ошалевшая от ужаса рыжая собака с перепугу сунулась головой в раструб трубы и застряла там. Из трубы послышался противный скрежет когтей, тонкий писк.

Парнишка громко хохотал, выгоревший каштановый вихор на его макушке трясся, остальные музыканты, не обращая на него внимания, дымили, лениво перебрасываясь словами. Толпа, не ропща, терпеливо чего- то ждала у поселкового.

Над желтым, с ввалившимися закрытыми глазами, беззубым, лицом покойника с жужжанием кружились синие мухи, иногда они садились на будто костяной, лоб, острый нос. Девятилетняя девочка с серьезным лицом, сидящая на тесовой скамейке у изголовья, сосредоточенно сгоняла назойливых мух с лица покойника тоненькой рукой, стараясь не касаться пальчиками отрешенного потустороннего лика.

Она пережила всех своих близких: мужа, сына, дочь. В ее доме жила невестка покойного сына и только что вернувшийся из армии внук. Бабе Маше отвели маленькую каморку с одним узким окном. Сгорбленная, с темным, худощавым, в волосатых бородавках, лицом, широко расставленными, искривившимися ногами, она ходила, выбрасывая вперед палку и опираясь на нее. Пройдет немного, постоит, вертя по сорочьи седой головой, всегда укутанной в черный платок домиком, и дальше побредет. Голос у нее был напевный, с плачущими нотками, а глаза живые, осмысленные и с хитринкой.

Увидев кого-либо на дороге, она останавливалась у забора, опираясь узловатыми, испещренными коричневыми пятнами, руками на суковатую палку и заводила долгие разговоры. Не всем было время слушать бабу Машу: иные, не задерживаясь, проходили мимо, что отнюдь не смущало ее, она продолжала говорить в никуда.