Вильям Козлов - Дети ада

Сел я на желтую землю у могилы и хохочу во все горло, мужики вытаращились на меня, думают, порчу напустил на меня нечистый, умом тронулся я... А в могилу-то и впрямь угодил нечистый, да вонючий!..

— Перекрестись, Андрей, — кричат мне мужики из- за деревьев. — Сотвори молитву!

—Тащите, гвардейцы, веревку! — кричу я им. — Тащить будем рогатого Сатану из могилы!

Не идут мужики, опасаются. Правда, один сбегал домой, принес пеньковую веревку. Видят односельчане ничего со мной не сделалось, один за другим, крестясь и шепча молитвы, гуськом двинулись к могиле.

Сообща мы вытащили оттуда нашего деревенского козла — отшельника Митрофана, бродягу ночью угораздило сверзиться в чужую могилу.

2. СМЕРТЕЛЬНЫЕ ОБЪЯТИЯ

Жили мы тогда до революции на двадцать шестом километре, я уже говорил, что был путевым обходчиком. Значит, следил за сохранностью железнодорожных путей. Как-то в феврале под вечер прибегает к нам Матрена — женка лесника. Их дом был от нас напрямик через лес в двух верстах. У них еще пасека на всю округу славилась. Я тоже мед брал у них. Хороший медок, майский, цветочный. От многих болезней помогает. Так вот, прибегла Матрена, лица на ней нету: «Христа ради, Андрей Иванович, помоги: мужика мово скрутило, животом помирает!» Плачет баба, убивается. Ну, я с ней бегом к их сторожке. Пришли — Анисим-лесник лежит у печи на скамье, ноги поджал к самому подбородку и глаза уже закатил, на губах пена. Ни женку, ни меня не узнает, бормочет что-то непонятное. И лицо у него, как у покойника.

Ясное дело, надоть его в больницу, а до больницы оё-ёй! Верст шесть. Только на поезде туда и попадешь быстро. Надумал я на себе допереть его до своей будки, потом остановить пассажирский — он через два часа пройдет мимо, и отправить бедолагу в Бологое. Туда и то скорее, чем до нашей больницы. Мужик я здоровый был, в шпалу костыль с одного удара кувалдой загонял, мог любого мужика в деревне на обе лопатки положить. Да что одного, я и с тремя тогда справлялся! Одели мы лесника, валенки на ноги натянули, ушанку на голову. В общем, взвалил я впавшего в беспамятство Анисима на закорки, в точности, как тебя, бывает, ношу, и попер на себе к будке. Женка со слезами проводила меня до Рябиновика и вернулась в сторожку, ей корову доить, поросенка кормить. Да и какая мне от ей подмога?

Иду я себе по лесной тропинке, мороз уши пощипывает, снег под валенками пищит, быстро начинает смеркаться. Зимой враз становится темно. Звезды на небе высыпали, ни одна ветка не шелохнется. Только громко так в тишине что-то треснет, это от мороза деревья стреляют. А морозец знатный! Выходил, было холодно, а тут еще надбавило. Мне-то, понятно, не зябко, экую тащить тяжесть! Анисим-то мужик здоровенный, ростом чуть поменьше меня. Поначалу-то он все стонал и бормотал, а тут чую, затих, ну, думаю, заснул. Иду без роздыху, потому как надо к пассажирскому поспеть. Снег все сильнее под ногами скрипит. Прислонюсь к дереву, потрясу башкой, чтобы, значит, пот стряхнуть — и пошел дальше.

Уже луна взошла, над головой сквозь вершины желтеет, а в такие ночи любят волки шастать по лесу, но подлого воя не слышно, думаю, бог помилует. Чувствую, здорово устал, а сесть боязно: Анисима придется побеспокоить. Пока-то он помалкивает. Подойду к толстой сосне, прислонюсь боком и стою, пока дыхание не наладится и сердце перестанет бухать. Порожняком-то четыре версты за час бы осилил, а с тяжелой ношей и за два не дойдешь. Только бы к пассажирскому поспеть...

Малость отдохну и дальше. И вот чувствую я, что Анисим-то все сильнее начинает меня сзади сжимать. Что это, думаю? Оклемался, что ли?

— Потерпи, родимый, — говорю. — В больнице тебя враз доктора на ноги поставят.

Лесник не откликается и все сильнее сжимает меня руками за шею, а ногами за бока. Мне уж и дышать трудно, подбородком уперся в его руку, не даю душить за горло. И показался он мне таким тяжелым, ну как дубовая колода.

Пот заливает глаза, в голове шумит, дай, думаю, сниму я его со спины, да отдохну чуть, а то уже ноги не держат и круги в глазах. Выбрал заснеженный бугорок и говорю Анисиму:

— Отдохнем, братец, маленько... Как ты там, не замерз?

Лесник молчит.

Стал я его осторожно приспускать на снег, а он вцепился в меня и не отпускает.

— Приустал я, Анисим, — уговариваю я. — Посижу чуток и попру тебя без пересадки до самой будки.

Не хочет меня лесник отпускать: держит крепко. Делать нечего, я с ним за спиной уселся на бугорок, хотел пот со лба вытереть, а он не дает. Крепко меня сзади держит, и помаленьку все сильнее сжимает. И смекнул я тут, что с лесником что-то совсем неладно. Попытался вырваться от него, ничего не получается. Щупаю его за ноги пальцами, а ноги его как деревянные колоды...