Вильям Козлов - Дети ада

Мой дед Андрей Иванович Абрамов последние годы служил на Октябрьской железной дороге переездным сторожем. Еще крепкий, сивобородый с живыми серыми глазами, над которыми нависли кустистые клочковатые брови, он дежурил в своей тесноватой желтой будке, а я, семилетний мальчишка, приносил ему в узле завтраки и обеды. Бабушка Ефимья Андреевна заворачивала в платок чугунок с горячей рассыпчатой картошкой, свежепросоленные огурцы, холодное мясо, сало и домашний круглый хлеб, испеченный в русской печке на поду.

Глядя, как дед с аппетитом ест, поставив чугунок на колени, у меня тоже пробуждался аппетит, хотя только что вместе со всеми обедал дома. Ел Андрей Иванович молча, широкая, с проседью, борода его шевелилась, будто от сквозняка, а прокуренные желтоватые усы двигались вверх-вниз. Стряхнув на крепкую мозолистую ладонь хлебные крошки, он их отправлял в рот, прямо из бутылки запивал остатками молока, утирался чистым платком в горошек, в котором и приносил еду, и взглядывал в сторону желтого здания станции. Оба семафора, хорошо видные от будки, были опущены, селектор молчал, тогда поезда не так часто ходили, как теперь.

Видя, что глаза деда начинают моргать, а сам он все чаще зевает в бороду, я уже знал по опыту, что наступал самый подходящий момент попросить деда рассказать какую-нибудь «страшную историю». И дед охотно рассказывал, очевидно, чтобы не заснуть на посту: после обеда его всегда тянуло на сон.

— Про кого тебе нынче, внучок? — спрашивал он. — Про разбойников, али про покойников?

Андрей Иванович про все рассказывал интересно, иногда от его историй у меня мурашки по коже пробегали, а потом с вечера долго было не заснуть: все мерещилась разная чертовщина.

— Про покойников, — подумав, предлагал я. Разбойников я никогда не видел и не очень их боялся. Мертвецов же доводилось не раз провожать на кладбище.

Глядя прямо перед собой прищуренными глазами и попыхивая самокруткой, дед негромким густым голосом начинал очередную историю, а знал он их великое множество. Жаль, что я не все их запомнил. Вот некоторые из них.

1. МИТРОФАН

Помер в нашей деревне Степан-колдун, ему уже было за восемьдесят, ну, как полагается, отпел его батюшка в церкви, с вечера могилу вырыли на кладбище, а в полдень понесли хоронить. Оркестров тогда у нас не было, да и на грузовик гроб не клали, а несли мужики на полотенцах, расшитых красными петухами. Бабы, как обычно, голосят, в платки сморкаются, да, видно, не шибко убиваются-то: про Степана худая слава шла по деревне, дескать, ворожит за деньги и глаз у него нехороший... Осерчал за что-то на Евдоху Силину — и корова ее вскорости перестала доиться. Бегали к нему брошенные женки, носили сметану, яйца, а он давал приворотного зелья, чтобы, значит, мужиков от полюбовниц-разлучниц домой вернуть...

Подходят люди к кладбищу, уже видна могила разрытая, батюшка заупокойную молитву читает, и вдруг из могилы кто-то как заорет дурным голосом! Мужики рты разинули, стоят столбом, батюшка мелко-мелко крестится и что-то шепчет, а бабы с воем бежать с кладбища. Когда снова послышался рев еще страшнее, мужики гроб на землю скинули и тоже драпать! Батюшке сан не позволял бежать, так он задом пятится к калитке и кадилом машет и бормочет: «Тьфу, тьфу, сгинь, нечистая сила!»

Никто к вырытой могиле подходить не хочет, покойник лежит в гробу незахороненный, бабы клянутся-божатся, мол, сам антихрист в яме сидит и Степана-колдуна поджидает...

Прибегли за мной, я тогда путевым обходчиком работал и жил в казарме на двадцать шестом километре, мол, Андрей Иванович, рогатый сатана забрался в могилу Степана и никто его оттуда прогнать не может, не помогают даже святые молитвы нашего батюшки... А я такой был, не боялся ни черта, ни бога. В первую мировую два креста заслужил. Ладно, говорю, пойдемте, бабоньки, на кладбище, охота мне поглядеть на живого Сатану!

Мужики остались за оградой, а я иду к могиле. Даже кол не взял, понадеялся на свою силу. А силы у меня было предостаточно. Двух шагов не дошел, как заревел из ямы Сатана на все кладбище. Мужики задом-задом к дороге, однако, на сей раз не побежали: спрятались за деревьями и выглядывают оттуда, будто зайцы. Уже сумерки, от кладбищенской земли пахнет тленом и сыростью. Перекрестился, и заглянул в могилу, а мне вонью в нос ударило, ревет проклятый, спутанной бородой трясет, острые рога на меня выставил, а глаза дьявольским блеском светятся. Сатана и сатана...