Александр Семенов - Вольные кони

Что за мука знать, что порознь лежат в земле дед и бабка без родного догляда. Что за мука плакать у чужих могил. Но никакого родительского дня не хватит побывать у них. По огромным пространствам рассеяны наши могилы. Что стряслось? Какая нескончаемая лихая година настала для русского человека? Да от беды не зажмуришься, ищи силы смотреть.

Юрка перестал качаться и позвал осипшим голосом:

– Иди, помянем мою бабку. Царство ей небесное. Хорошая она была… Где-то тут лежит…

Его ли непролитые слезы, свои ли породили гнетущую тоску, да только застонала душа. Так застонала, что Антон страстно поверил – плач его будет услышан на небесах и простит его родной человек. А прощенный будет спасен.

Не отплачешь, не полегчает. Антон молча отер глаза и сел рядом с Юркой.

– И тебе поплакать негде, – безучастно сказал тот. – Не я, выходит, один такой, забывчивый. Глотни вина, может отмякнет.

Антон отпил глоток, и ледяное вино помогло услышать частые призывные гудки. Таксист звал. Идти надо было, а кладбище не отпускало. Легкий ветер летал над могилами, шелестел пожухлыми цветами. Складывал чуть слышные слова: не плачь и не бойся, я с тобой.

Потом такси стремглав мчалось в город. Антон сидел бок о бок с гостем, и оба молчали. Смотрели, как надвигается на них багровое облако света. И понять не могли, отчего вино сближало, а слезы вот разъединили Живых зачастую дальше относит друг от друга, чем мертвых.

Возле белой церкви машина остановилась. Юрка расплатился и они вышли из машины. Молча дошли до дома и сразу легли спать. Утром наскоро попрощались, не глядя друг другу в глаза. Но у самого порога Юрка вдруг задержался и попросил: «Будь другом, сходи в церковь, поставь свечку, бабка у меня верующая была… Сам понимаешь, мне некогда…»

Неделя прошла с того суматошного дня, а не успокоилась растревоженная душа. Болит, чуть тронь воспоминаниями. Антон неотрывно смотрит на белую церковь. Белое унимает боль. Утро разгулялось, колокол отзвонил, и улица чеканила привычные звуки. Ничто, даже звон, не исчезает бесследно, – думалось ему. – Так осталось во мне тепло бабушкиной руки, свет ее любящих глаз. И молитва, которую она тихонько шептала перед сном: «Царица моя, преблагая, надежда моя, Богородица, Защитница сирым и странным…»

Сердце питает тепло всех тех, кого помнишь и любишь. И тех, чьи имена затеряны во тьмах поколений, но какое не назови – все родное. Это их бесконечная любовь и доброта, их страстные молитвы хранят нас. И нами передаются детям. Не оттого ли так жадно льнут они к нашей груди, что спешат напитаться этим теплом. Ждут их студеные времена.

С тревожным беспокойством провожал Антон взглядом людей, спешивших в церковь. Вот и слепой старик неторопливо пересчитал палочкой ступени паперти. Опустел двор и одиноко стало сердцу. Антон отошел от окна, не в силах избавиться от душевного смятения. И тут сильный горячий толчок в сердце, посланный свыше, позвал – иди.

Лик Спаса над входом в храм глянул строго и скорбно. Антон осторожно переступил порог и прошел в дальний угол, купил у старушки свечу. Высокий круглый подсвечник ослепил глаза, и показалось, нет места для его свечки. Но чьи-то женские руки заботливо убрали огарок.

В печальном забытье смотрел Антон на трепетное пламя, поминал бабушку. По рассказам родных, умирала она в беспамятстве. Но на последнем вздохе выкатилась из ее глаз одинокая слеза и застыла на щеке. Что она видела в тот прощальный миг? Того ли, кто склонялся над нею, или кого хотела? Жжет, терзает горючая слеза. Не в ней ли ответ таится – наперед знала, как все будет? Горько, тоскливо, одиноко.

В груди Антона будто теплеет от пламени тонкой свечи, и в эти минуты отчаянно верится: нет, не одинок, не беззащитен он на этом свете. И в радостях, и в печалях отмечают его путь те, кто всегда следит за ним из недоступной дали. Это их бессмертные души вьются над головой в любви и тревоге. Оберегают, наставляют, ведут по жизни дальше. И он следует за ними, как в детстве, крепко вцепившись в бабушкин подол. Будь цепкой, слабая рука, ведомый родными поводырями, иду я к добру и свету. Дай Бог душевных сил дойти. Подмога тому – слеза последняя, слеза печальная.

«… обидимым Покровительница, погибающим спасение и всем скорбящим утешение, видишь мою скорбь и тоску. Помоги мне, немощному, укрепи меня страждущего. Обиды и горести знаешь Ты мои, разреши их…» – раздается рядом страстный шепот. Сжалось и замерло сердце. Кто-то молится бабушкиной молитвой.