Александр Строганов - Стравинский

– Нет, дорогой Климкин, так дело не пойдёт. Вы должны рассказать нам всё. Без утайки. У нас так заведено.

– Настаиваете?

– Настаиваю.

– А если мои доводы покажутся вам неубедительными? А мне очень-очень нужно передать вам деньги.

– От кого?

– От себя.

– Если ваши доводы покажутся нам неубедительными, Климкин, вы уйдете вместе со своими деньгами к себе домой. Или к чертовой матери. Это уж как пожелаете.

На лице Горбунка грустная улыбка, – Риск.

– А без риска никак.

– Упустил из вида, что вы военачальник, командарм.

– Не командарм, но не помнить нас, командармов, и в годы тишины – серьезная ошибка, Кузьма. А в годы тишины – в особенности. Вы уж меня простите, я – прямой человек. Никогда не забывайте тех, кто всегда рядом. И за столом, и в тишине, и в грозовую, как говорится, минуту. Не ровен час, полыхнет.

Полковник вытягивает шею, – Полина Ивановна! Час пробил! Будьте любезны!

Полина Ивановна, уже не мираж, но вполне земная, действительно, с бликами горящей избы в зрачках, шумно водружает бутыль, и покидает кухню, на сей раз с высоко поднятой головой.

Веснухин вновь наполняет стакан, – Везувий пробуждается. Что скажешь, Арктур?

– Пробуждается, полковник, как есть пробуждается.

Полковник Климкину, – Женщина трудной судьбы. В гневе чрезвычайно опасна. Сравнение с вулканом не случайно. Если повезет, сами сможете убедиться. Бывает, и на улице настигнет. Соседи знают. Уже выучили ее. Ничего, некоторое время продержимся. Продолжайте, Климкин.

– Может быть, я уйду, да и дело с концом?

– Нет, нет. Теперь уже поздно. Теперь уже придется все рассказать. Предлагаю вам все же выпить для храбрости.

Горбунок зажмуривается, набирает полные легкие воздуха, протягивает руку, – Давайте.

– Вот так бы сразу!

Климкин опрокидывает стакан, таращит глаза, закашливается.

Полковник громыхает, – Да разве так я учил? Маленькими глотками, маленькими! Не важно! Все равно молодец! – пьет из горлышка, – Ну, теперь держись! Давай Кузьма, жги!

С этими словами, по-видимому, растратив последний запас энергии, Семен Семенович роняет голову на грудь и погружается в дрему.

Понемногу придя в себя, Горбунок обнаруживает, что кухонька наполнена неземным свечением, а ее мелькающие рябью обитатели, полковник и голова коня – ничто иное, как совесть, и совет, и избавление, и уж теперь великий грех скрывать от них что бы то ни было, ибо материализовались они в его жизни единственно с целью утешить, наставить и повести, – У меня еще полон рюкзак алмазов. Но алмазы – это на потом, для дела. Это не то, что деньги. Другое, совсем другое. Но если нужно, я вам и алмазы отдам. Только скажите. Мне не жалко. Мне для вас ничего не жалко. Вы – славные неиспорченные люди. Потому что кони – это те же люди, только крупнее и мечтательнее, что ли. Хотел бы я встретить живого пегаса, ибо бесконечно верю, что они существуют, и наша встреча еще предстоит. Уверен, что Баллас прячет парочку пегасов. Баллас – это такая Новая Атлантида, я сегодня отведу вас, и Полину Ивановну, и кота, и вы убедитесь, проникнитесь, и вам не захочется возвращаться никогда. Я слышал и прежде, что водка лечит, но как-то не представлялось возможным убедиться. Необыкновенная ясность ума и восторг помыслов.

Арктур, – Полковник по этому поводу говорит – уж я вам мысли-то подсоберу.

Климкин смеется, конь ржет.

Горбунок продолжает, – Не жалко, я себе еще найду. Там, в Балласе алмазов множество. И вы найдете. Я научу вас искать. Это не трудно… Завтра пойдем, сегодня, наверное, уже поздно. Вы и представить себе не можете, как всем нам будет хорошо, будет хорошо, будет хорошо… Вот вы не верите, а я знаю способ. Никто не знает, а я знаю. Чувствую. Брести с фонарем, печально, безнадежно, точно это и не фонарь, вовсе, а паучья жила или помазок. И вдруг мреющее свечение. Мреять. Брадобрей. Брод. Не пустые слова. Вот вы не верите, а всё – не пустые слова. И голуби. Мириады голубей. Прошлого больше нет. И будущего тоже. Потому что вот оно, будущее, сегодня, сейчас. А без этого, согласитесь, и жить не стоило. Спасались любовью. Кто как умел. Но любовь, вы же знаете, сочится и тает. Письма – в топку. Рано или поздно. Там в Балласе писем множество. И самолетиков, и корабликов. Можно умереть от счастья. Я, когда в первый раз столкнулся со всем этим – тотчас умер. Взаправду. А когда вешние ручьи или море навещает? Жемчужное свечение, сон, явь, движение в окнах. И окна имеются, не думайте. Встречи, уединение – что душе угодно… А теперь, пожалуйста, возьмите у меня деньги и я пойду. Я, видимо, пьян. Опьянел, видимо… Я прежде не пил никогда, не знаю, что это такое.