Александр Строганов - Стравинский

– Зачем они вам, в таком случае?

– Как же? Для официантов. Кроме посетителей есть же еще официанты, повара, швейцары. Тоже люди. Встречаются настоящие мастера. И люди неплохие… Глупость сморозил, видите, все еще страдаю старыми категориями. Не бывает плохих и хороших людей, как не бывает плохих и хороших животных. Не сердитесь. В моем сравнении нет ничего дурного. Это – правда… Официанты считают чаевые. Официанты чаевые считают, чиновники бумаги читают, чеки, приказы, положения, постановления, положения, постановления, приказы, отчеты, письма, отчеты, читают, перечитывают, официанты считают, пересчитывают… Кто-то посуду моет, кто-то стирает… Тамерлан – и то и другое… Третьего дня кит его изблевал. Мы обрадовались, думали, Иона вернулся. А это – Тамерлан… Да, да, тот самый. Хромый. Он сам удивился, когда узнал. Думал, беженец, дворник. Вот, хромота и зуд его выдали… Где его носило? Пути Господни неисповедимы. Вот Тамерлан – то моет, то стирает. Думаю, от крови хочет избавиться. Кровушки-то, было дело, много пустил… Версия – так себе, согласен. Очередная глупость. Безвкусица. Скудоумие. Но. Не нужно бояться глупости, не нужно. Я и не боюсь. И вы не бойтесь. Пусть никто не боится глупости. Глупость – своего рода грудное молоко для обездоленных. По большому счету мудрыми рождаются только собаки и лошади. Отдельные попугаи. Объяснять, обобщать, делать выводы не нужно. Все будет мимо. Всегда мимо… Слушайте, чуть не забыл, Жар-птицу поселили у меня в саду. Я же пытался представить себе, какая она. Рисовал ей перья золотые – серебряные, всё такое. А это оказалась обыкновенная марабу. Притом какая-то разновидность невзрачная, пегая какая-то. Удрученный такой вид, кажется, вот-вот зевнет или завоет… Стоит столбиком целыми днями, смотрит с укором. Не спит, не ест. Вообще у нас кушать и спать – не обязательно. Большинство без этого обходится. Если, конечно, у кого-то страсть к подобного рода удовольствиям – пожалуйста, ешь, спи, не возбраняется. Но, в целом, как-то не принято… Мельники мелят, мясники рубят… Вот мясник бычка завалил, тот встает – и снова к мяснику… Смеется. – А я резонирую. Оказывается, ваш покорный слуга – не композитор. Нынче я – музыкальный инструмент, вибрирую, резонирую, свищу, ногой в такт топаю… И был всегда музыкальным инструментом. И все мы, так называемые композиторы в действительности музыкальные инструменты… Но я и раньше догадывался, честное слово, догадывался. Даже как будто говорил однажды, не помню точно… Что-то наподобие волынки, но не волынка… А вот чайки наши много крупнее. Вообще птицы крупнее. Там их дом. Вот вы думаете, что их дом здесь?… перелеты на юг, всё такое?.. Нет. Там их дом. А здесь птицы гостят. Ну, вот как я сейчас… Или как вы, если все же соберетесь, да к нам пожалуете. Милости просим… Вы засыпайте, меня не переслушаешь… Маша ваша чаю не принесёт, не сомневайтесь. Испугана. Женское чутье… Все же мы отличаемся друг от друга. Приблизительно так же, как вы отличаетесь от того первого человека, которого Господь создавал по образу и подобию своему и как тот, кого Господь создавал по образу и подобию своему, в свою очередь, отличался от самого Господа. Если присмотреться – одно лицо, если вдуматься – пропасть между нами… Думаете, Иван Ильич, я сейчас говорю?.. Ничего подобного. Резонирую. Инструмент-с. Музыкальный инструмент. Иерихонская труба, visa versa. Закрывайте глаза. Давайте овечек считать.

6. Легато, пожалуйста

Гроза иногда. Изредка, но регулярно. Не без этого. В определенное время. В определенные дни. Дни летят как журавли. В особенности по четвергам. А по четвергам еще и грозы. Гроза – на финал. В финале гроза не всегда оправдана, но в данном случае, думаю, лучше не придумать. Или, напротив, полное отсутствие грозы. Тоже хорошо. Главное – четверг. Неожиданно. Должно взволновать. Тех, кто еще пытается слушать. Живых, одним словом. Их значительно меньше. Уже значительно меньше, чем нас. Не удивительно, что так скудеет, так оскудело… что? Всё. Не важно. Вы же чувствуете? И я чувствую. Весь этот минор, уныние, невзрачность, цитаты, цитаты. Не мне и не вам объяснять. Пройдет время, совсем немного времени – сами все поймете. Так что мы к вам – не факт и не обязательно, а уж вы-то к нам – непременно. Не исключено – в четверг. Четверг. Четверги. По четвергам. Случается гроза. Чаще всего. Словом, с финалом определились. Октава… Чаще всего по четвергам. Почему? Не знаю, и не спрашивайте. Четверг помню отчетливо. Был при памяти. В четверг был еще при памяти. Успел много. Что значит много? Не всё, конечно, но больше, чем ожидал. Рояль? Не обязательно. Давно не имеет значения. Давным-давно. Фа. Тут ведь как? рояль сам по себе, а я сам по себе. Вот, вспомнил журавлей. Казалось бы, что особенного? Не скажите. Это сейчас не имеет значения. Но наступит, нагрянет, явится во всем своем мрачном величии четверг – вот тогда посмотрим. Как вы запоете. Да и я не прочь подхватить. Голоса нет, но петь люблю. Главным образом про себя. Внешне – кашляет человек, закашлялся, и больше ничего, а внутри такая песнь разливается, хоть Волга, хоть Тигр, хоть Евфрат. На чем остановился? Ах, да, журавли. Увидел. Увидел и вспомнил. Сразу. Без подсказок. Журавль. Журавли. Удивительные птицы. Устремились. Устремлены. Куда? Удивительное свойство. Стоит подумать или вспомнить – они тут как тут. Небо при журавлях шелковым делается. До того трется, ползет, щурится, хмурится. Как только журавли появились – полный штиль. Это – любовь. Даже не обсуждается. Любовь. Парение. Минор. Парение. Любовь – парение. Без парения любви нет. Парение – высшая цель. Смысл. Если хотите – идея. Если любите философию – вот вам основная идея. Парение. Добиться, достичь, научиться, что хотите. Вот, как только свершилось, как только пусть на немного приподнялся, оторвался – всё, дело в шляпе, как говорится, дело сделано. Свершилось. Еще говорят – свершилось. И чепчики в воздух! Музыка – парение? Парение. Синонимы. Любовь – музыка – парение. Несомненно. Предельно ясно. А я умею парить? Умел? Давай честно, на чистоту, не кривя душой, правду, ничего кроме правды, как на духу, честно, честно. Умел? Умел? Когда-нибудь? Пусть на заре, в самом начале, умел? Не умел. Никогда. Даже во сне. Невозможно. В моем случае невозможно. Другие хотя бы во сне, а у меня ночи как в шахте, угольной шахте, или в могиле с рождения. Говорят, от рождения до могилы, а у меня от рождения в могиле. Угольный юмор. Каменный. Уголь каменный, юмор каменный. Это потому, что врал будто все равно. Умру, не умру – все равно. Подумаешь, умер? все умирают. И ничего, и ничего особенного. Так врал всем, себе. Или не врал. Скорее не врал, чем врал. Уже не имеет значения. Вот собаку добрые люди отравили. Во дворе роскошный пес жил. Пятнистый такой, дворняга, дворянин, Граф, кличка Граф. Людей любил, не обожал, конечно, но любил, то есть морда умная, взгляд внимательный, но не заискивал. Не заискивал, но любил. Просто так любил, ластился иногда. А вообще – степенный, даже вальяжный. Потому и Граф. Достоинство, visa versa. Пес огромный такой, ласковый, хотя вид внушительный. Разные глаза – один зеленый, один карий. А один зеленый. Вечно за ним стайка псин поменьше увивалась. Козлик, Серый, Найда. Еще некоторые увивались, но Козлик, Серый и Найда были с ним неразлучны. Неразлучные товарищи в горе и радости. Слушались его, обожали. Тут вот какое дело – бесы к собакам не пристают. Блохи – да. А вот бесы – нет… И дети его обожали, и люди. Ну, и отравили. Кому-то подумалось, почему бы его не отравить? ну и подсунули кусочек мяса, баранины кусочек, лакомый, запашистый, у собак нюх-то, сами знаете, кусочек лакомый с крысином ядом и подсунули. Ля минор. Он довольно скоро умер. Недолго мучился. Знал, что умрет. Собаки вообще умный народ. Много кое-чего знают. И добрые люди знали, что он все равно однажды умрет. Ну и решили – чего тянуть-то? А мелкие, те, что его компания, друзья-товарищи хвостатые, Козлик, Серый, Найда после его смерти потерянные такие, добрым людям в глаза не смотрят. Как-то разбрелись, кто куда. А прежде во дворе весело было, ребятишки с Графом играли, за хвост его таскали. Вот самого крупного выбрали, вожака, и таскали. Знали, что он не укусит. Мелкие еще могут огрызнуться, тяпнуть слегка, а Граф – исключено. Во дворе, при жизни Графа солнца много было. Солнца, ребятишек. Среда была. Назавтра, стало быть – четверг. Уже пасмурно. И зверушки разбрелись, и ребятишки разбрелись. Ребятишки – по домам. Зверушки – кто куда. Пусто стало. Четверг. Но в тот четверг грозы как раз не наблюдалось. Так что тишина в финале очень даже оправдана… Вот это – я понимаю, вот это – смерть. Пауза. Видите, что я делаю? Растворяю смерть в жизни. Как сахар в кофе. Смешиваю как краски. Чтобы больно не было. Чтобы смерть можно было рассматривать как явление природы. Как дождь или ту же грозу. Не нахваливаю собачку, чтобы убить неожиданно, внезапно, а сразу приглашаю смерть, чтобы какое-то время они помолчали или поболтали, побыли вместе, одним словом, жизнь и смерть… погуляли, покатались на карусели с ребятишками, с собачками поиграли, за хвосты их потаскали. А уж потом – пожалуйста, каждая своей дорогой. Девчонки с косичками, голубыми лентами и коричневыми лентами… Всё, лавочка закрывается. Берите сахар или яд, кому что нравится и – скатертью дорога. Я, как будто здесь ни при чем. Как тот, что Графа отравил – как будто ни при чем. Двери закрыл и был таков. Не поминайте лихом. Пауза. Парение. А при жизни разве знал я, что такое свобода? Нет. Впрочем, теперь и это не имеет значения… При жизни свобода была недостижима, невозможна. В моем случае, во всяком случае. При так называемой жизни невозможна… Если парения нет – нет и музыки. Не спорьте. Аксиома. Я вывел, а я никогда не ошибаюсь. Такое свойство, дар, если хотите. То, что имеем, чем располагаем, чем живем – не музыка. Иллюзия музыки. Ибо нет парения. Это можно узнать только за три – четыре часа до смерти. За три – четыре часа до так называемой смерти. Вот теперь я это знаю. Аксиома стала теоремой и получила доказательство. Но это ничего не изменило. Ровным счетом ничего. С первой цифры. Опять с первой, да. О чем я говорил? О рояле? Да. Итак, рояль visa versa. Белый, черный, красный. Дом. Рояль как дом. С мезонином, верандой, клавишами, шахматами, чижиками, театриком внутри. Этаж, бельэтаж, партер, адюдльтер, краски, маски, мак – все как положено. Почему никому в голову не пришло хоронить музыкантов в роялях? Да потому. Покоя не будет. Покоя не будет – вот в чем дело. Хотя, конечно, когда рояль – на душе спокойнее. С роялем – безмятежность. Но это если ты – вне рояля. С другой стороны не так просто – всю жизнь вместе, и не попытаться пробраться внутрь. Не просто заглянуть – всерьез проникнуть. Пожить, хотя бы какое-то время… А здесь уже чудовищный выбор. Что-то одно. Или схорониться – или парение. Контрапункт. Видите, что получается? Ничего не получается. Ни так не получается, ни этак. Ни с журавлями – ни в рояль. А часики, между тем, тикают. Флажок ждет. Замер, что твой часовой. Вожатый, visa versa. Еще немного и финал… Ну, что там финал? Что решили? Гроза или яма?.. Трубы? Нет. Иерихонские трубы? Нет. А догадайтесь… Колокольчик. Ну, конечно же, колокольчик. Есть такая болезнь, инфаркт миокарда называется. Иногда сравнивают с выстрелом в сердце. Ничего подобного. Колокольчик. Ледяной колокольчик. Диез. Джаз. Вот, джаз кстати. Слышал, слышал. Слышал, но не успел. Да, джаз – да… снимаю шляпу, подкрались… в легкой, изысканной, сатиновой такой, пестрой… в парусиновых пиджаках, с драконами и змеями… штиблеты, то – сё… подкрались, заморочили голову, запудрили мозги, обвели вокруг пальца… шулера, пижоны, аферисты, шахматисты… облачком, свистулькой, ветерком подкрались, добрались… Добрались, да, добрались, кажется, добрались. До парения почти добрались. Да что там? Добрались. Чего уж там? Не все слышал, может быть, и добрались. Только прикоснулся. Чуть-чуть… И тотчас зажмурился… Логично. Это – логично. Пауза. С третьей цифры, пожалуйста. Четверг практически сошел на нет. Нонет, октет, септет. Ушел, покинул, был таков. Так, пара огоньков на бархате осталась, алмазы или капельки крови, капельки, да собачий лай. Вибрация. Зябь. Поодаль – зябь. За рояль садиться уже не имело смысла. Теперь уж на потом. Теперь уж там. В новой реальности. Ничего, ничего. Ничего, ничего, ничего. Когда бы не устал, будем откровенны, возможно, был бы и страх, и сожаление, когда бы не устал. А так? Хочется же нам спать. Всем. Практически каждый день сталкиваемся с этим. Не только по четвергам. Это гроза, как правило, в четверг. Есть такое наблюдение. А спать хочется и в пятницу, и в субботу, в особенности в воскресенье. Бемоль. А рояли там не редкость. Рояли, пианино. Свицкий рассказал. Из эмигрантов второй волны. Шесть раз побывал на том краю, vise versa. Клиническая смерть – белое знамя. Из простыни. Капелька красного допускается. Ибо, будучи живым, такое знамя может немного меняться. Свицкий, vise versa. Человек до чрезвычайности бесхитростный, без малейших признаков мечтательности. Так что врать не станет. То есть, соврет – дорого не возьмет. Вот он – парит. Шесть инфарктов. Шесть колокольчиков. Смерть сидит с ним на одной лавочке. Оба лузгают семечки. При этом смерть наблюдает за Свицким, Свицкий – за журавлями. Имел бы слух – был бы гениальным композитором. Смерть слух имеет. Еще какой. Обратите внимание на Генделя. У меня никогда не возникает случайных мыслей. Все, что я говорю, в отличие от философов, имеет смысл. Быть может, даже больший смысл, чем, нежели моя музыка. Ля-бемоль, до-диез. Дивный диссонанс. Зато все сразу становится на свои места. Агу. Уа. С шестой цифры, не откажите в любезности… Другое дело, на черта мне там рояль? Может моя душа хотя бы там отдохнуть? Ответ – увы, не может. Кварта. Капкан. Капканы случаются разные. Не обязательно железные крюки и зубья. Капканом может быть поцелуй или пауза. Может человек устать? Ответ. Может, но, во-первых, не всякий, а во-вторых… А что, во-вторых? Не знаю. Бемоль. Все эти терции, трели, песенки, а также дымы и запахи, что это, как не хвосты и помочи. Тянутся – потянутся… Другое тесто. Из другого теста. У нормального человека мысль таким-то образом даже не работает. Да? Послушайте, да разве я под юбки не заглядывал? Хотите, расскажу вам, что такое женщина? Я про женщин всё знаю, я даже знаю, что у них внутри. Разве речь об этом? Это – за скобками, за пределами жизни. Это – как сновидение, как, не знаю, переехать в новый дом. Любопытно, наверное, но по большому счету, не имеет никакого значения. Ну, переболели вы инфлюэнцей, ну, выбили вам зуб, в конце концов. Разве перестали вы помнить или мечтать? Опасна единственное страсть. Можно рассудка лишиться. Но если перетерпеть, если попытаться удержать себя, поверьте, в один прекрасный момент, шурша шелками, чаровницы растворятся в сумерках… Лопухи в сумерках хороши. Сияют. Пауза. Дальше – легато, пожалуйста… Нет, бекар. Ибо монолог – о себе любимом. О ком же еще имею право говорить? Как говорится, немного о себе… Мозоль. Музыкальная мозоль. Всё на физиономии написано. Всё. Плюс вреднейший человек. Плюс зануда. Видите? С три короба наговорил. А парение – это что? Абсолютное молчание. Так что…