Александр Строганов - Стравинский

Иван Ильич комкает подушку, поворачивается к соседу, – Как лягушка.

– Что?

Смеется, – Подушка как лягушка… Чуковский… не встречали?

– Нет. Не помню, как он выглядит. Точнее, не знал никогда… Ленина вижу чуть не каждый день. Милостыню просит. Неподалеку от аптеки Гуркина, урожденного Михельсона. Оказывается, мы с ним одного роста… Герпес у него. Не знали? А вот, знайте, перламутровые такие пузырьки, бросается в глаза. Не скажу, что неприятно. И он, в общем, не жалкий. Ну, милостыню просит, подумаешь? что такого? Тоже дело… У нас четыре аптеки Гуркина, урожденного Михельсона, рядком стоят, и сам Гуркин, человек-аптека, отравивший до двухсот человек сухими ваннами…. Самое главное – у нас безопасно. Чувство безусловной защищенности. Предел мечтаний человечества. Апогей человечности. Чувство много желаннее любви, уверяю вас. И теплее. Вот вам мой сказ.

– На побывку?

– В отпуск. Нужно немножко отдохнуть. Там музыка в круглосуточном режиме, а здесь – тихо, благодать… Анекдот, согласитесь. Лет сорок назад сказали бы мне, что я буду уставать от звуков… А знаете, что? А ведь я не прав. Вот сейчас вспомнил. Всегда тишину любил. Слушайте, правда, я всегда любил тишину. Интересно, да?.. И чем все это закончилось?.. Старух нет вообще. Исключительно девицы и русалки. Мельники муку молят, звездочеты звезды считают.

– Я вам рад.

– И вам не хворать.

– Разбудил?

– Нет, что вы? Овечек считаю… звездочеты – звезды, а я вот – овечек. Хотя, заметьте не свинопас. Был бы свинопасом, уж нашел бы способ усмирить вашего свинку Сотейникова. Ну, куда это годится? Чуть что, сразу шасть под койку. Поговорить с ним нужно, угостить хорошенько. И кнутом и пряником… А Нижинский к вам не заглядывает? Нет, конечно. Он все по санаториям. Я там как будто в санатории. Усадебка, дом с верандой, флигелек. Военно-морской офицер один со мной пристроился, живет. Великий композитор. Велел имени не разглашать. Говорит, если очень понадобится, напой мелодию. Я бы напел, конечно, но не могу. Ухо болит. Левое. Доктор, у меня болит ухо. Пропишите что-нибудь, промывание или капельки. Капель – по желанию. Времена года – ничто… Театр, театр… Любите ли вы театр, как люблю его я?.. Помните? Или вот еще – Не верю. Вам хорошо должно быть знакомо. Для вас это «не верю» – закон и закономерность. Правильно понимаю?.. Я тоже вам рад. Очень рад. Вы и люди вашей профессии – по сути наши. Надеюсь, вы понимаете, что я подразумеваю под этим «наши»?

– Догадываюсь. Слушайте, давно хотел спросить. У вас там действительно нет черного хлеба и селедки?

Игорь Федорович беззвучно смеется, – Да что вы? Сплошь русские рестораны. Русские да уйгурские.

– Почему уйгурские?

– А то, что русские вас не смущает?.. – смеется. – Не знаю. Да и не задавался этим вопросом.

– Ходите?

– Куда?

– В рестораны.

– У нас в рестораны не ходят. У нас, как вам сказать?.. У нас в принципе всё – кладбища. И сами кладбища, и рестораны, и театры, и филармонии. Даже цирк. Кладбища как часть пейзажа. В отдельных случаях часть интерьера. Не побывав трудно представить, конечно… Найдите как-нибудь время, пропутешествуйте к нам на недельку, другую. Полезно, честное слово, благодарить будете… Черепахи, ракитник, орешник, осинки, овсянки, ослики и лошадки пони, это все соблюдено, кладбищенские собаки и совы – это как положено. То есть не сразу соображаешь, что ты – на кладбище. Я, например, долго привыкал… Рестораны, да, тоже имеются. Сколько хотите. Не только уйгурские, конечно. Встречаются и другие, пожалуйста. Итальянская, французская кухня, пожалуйста. Моцарелла, лягушачьи лапки, пожалуйста. Шампанское – рекой… Это здесь кажется, что мы всё сами придумали, изобрели, придумываем, изобретаем, электричество, термы, публичные дома, библиотеки, канализация, национальная кухня, всё такое… Фарадей, Моцарт, Леонкавалло, Равель, опера, болеро, булыжник, орудие пролетариата, не влезай – убьет, всё такое… На самом деле всё там придумано… Видите, что получается? Цитаты, цитаты. А мы Бог весть что о себе возомнили!.. Бах – отдельная история. О нем вообще не принято говорить… Можете мне не верить, но я к Ленину неприязни не испытываю. И Гуркина, урожденного Михельсона мы привечаем. Уважения, конечно, особенного нет, но привечаем. Всех терпим… Новое понимание. Иное, совсем иное. Видите ли, всё, что здесь значимо – в действительности не имеет никакого значения. Когда это понимаешь – такое облегчение! Даже не представляете… Стоит человек или прилег… случается. оступится, упадет, в грязи вываляется, покончит с собой, наконец. Почему нет? Так ведь?.. Если знаешь, что от него ничегошеньки не зависит. Выбор – чудовищная иллюзия. Такая игра, visa versa. Иногда – азартная, иногда – не очень. Игры ведь разные бывают, согласитесь… А рестораны у нас всегда пустые. В плане посетителей.