Александр Строганов - Стравинский

Вокзал, троллейбус, Улитин. Дальше бережок, Ягнатьев на лодочке. Портвейн, майская ночь, утопленница. Рыжее пятно, пропади оно пропадом, с самого Безумова сопровождает. Как-то целехоньки добрались. Не верилось. Целовались. Даже так. Смерти нет, девчата. Наливай.

И поэзия – проволока.

Ягнатьев улыбается. Ягнатьев редко улыбается. Зубы редкие, волосы редкие. Суббота. Неделя позади. Я же не то, чтобы, я же всегда. Одиночество – это такое. Не сказать, что одинок, но случаются обиды. Главным образом. Сам себе, бывает. Целыми днями ни шороха, камыши – не в счет, вот и приходится. Я бы завел себе парочку псов, друзей, но они не хотят. Видят во мне соперника. Не сомневайтесь. А память – такая штука. Хотелось сначала, даже очень, но потом. Как-то истончается все, и одежды, и время. Продувает насквозь. Я тогда в орешник. Климат еще, слава Богу. Повезло. Сибирь – земля теплая. Не успеешь оглянуться – ночь. Вроде бы и важность, и ожидание. Но, если вдуматься, какое там пост? Это ли служба. В былые времена – другое дело. И уважение, даже страх. Страх – великая вещь. Человек, когда его побаиваются, внутри себя вырастает. Это плохо, конечно, но продлевает. И возвеличивает. Вот и приходится.

Грибочков бы набрать, когда лето. Здесь грибочков множество, а уже лень. Такая служба, я и теперь служу по зову сердца. Столько наблюдений, что ты? И мухоморы, и философский гриб встречается. Но никому не надобно, никому. Всегда ворчали. Свойств. Я же знаю, как упредить, предупредить. Когда бы ни конечная станция. Мне бы вверх по течению подняться, но это, когда бы я помоложе был, а теперь что? Хорошо, детей нет, не так обидно. С другой стороны – все вы мои детки. Приходите, садитесь. Сейчас, сейчас костерок разведем. Слетаются, этого не отнимешь. Но смысла, давайте начистоту, смысла во взорах к тому моменту уже мало. Вот я задаюсь вопросом, а до того, до вашего визита, прежде? Вы хотя бы себя знаете? Сможете узнать, если встретите? Так заглядывайте в зеркала, дамы и господа. Ворчу. Это – ворчание. Не обращайте внимания и не обижайтесь. Я, знаете ли, привык с лягушками толковать. Их тут множество. Рад бы помочь, подсказать, да вот уже многие слова пропадают. Вертятся на языке, а вспомнить не могу. Есть и такие, куда умнее, образованные, трезвые, в положении, при регалиях, а случись заваруха – все здесь. Я, как видите, капканов не ставлю. По глазам читаю. С глазами – просто беда. Что, действительно, всё так плохо? Питаюсь росой, если можно так выразиться. Портвейном. Та же роса для поборника истин в отставке. А хотите полюбоваться своим кишечником во всем его великолепии? Вы же никогда его не видели. Могу пустить его вдоль реки. Самый выгодный ракурс. Сейчас, сейчас, костерок разведу, споем. Пождать придется. Но ничего, мы ждать привычные.

Игорь Федорович поворачивается на левый бок.

Биография – пробел.

Стравинский как говорил? Сергей Романович как говорил, если говорил? Кому? Себе, Тамерлану, Алешеньке, всем говорил, когда говорил. Сказал однажды, вырвалось. Про себя сказал: А что если я закладчик? Тот, что душу заложил. Сами знаете кому, даже упоминать боязно. Что, если так? Заложил, а сам не помню. Ничегошеньки не помню. Какова цена? Как-то же должно быть оплачено, возмещено, компенсировано. Что-то же должно было произвести на меня впечатление? Пусть не оглушительное, но всё же, какое-нибудь, хоть какое-нибудь. Чего ждать? Глотну с вашего позволения. Вот, кстати. Любовь во мне робкая, проглядывает робко, убогая любовь, темная. Выглянет и спрячется. Так что не в любви дело. Что тогда? Какова цена? Не помню, ничего не помню. Стихов не записываю, денег не коплю. Стихи погибнут, сам погибну, хоронить не на что. Скорее всего, сожгут. Все – закладчики. Вот я понаблюдал некоторое время, специально – все как один. А по нынешним временам – и дети малые. Кружочки, тряпочки. Всех сожгут однажды. Не слушайте, это – по глупости. За гробом разве что Тамерлан пойдет, если выживет. Да как же пойдет, когда и гроба-то не будет? Видели бы вы мою дырку на подштанниках. Алешеньку потерял. Что я такое, в самом деле? Зачем закладывал, если закладывал? Просто так, куражился. Это возможно. Вполне. В духе традиции, так сказать. Бессмертие? А на что оно мне? Я уже теперь устал, пожалуй. От людей устал. От людей и снега. От детей неразумных. От колесниц и поклонов. От людей.

Диттер, например. А у него прыщ на шее не проходит. Ворот натирает. Боль невыносимая. Женщин боится. Страждет, но боится. Я тоже их побаиваюсь, страсти особенной не испытываю, в связи с запоями, но побаиваюсь. На всякий случай. Устал. Придет и скажет – денег тебе принес. Много. Сразу же с ума сойду. Немедленно. Кому смогу объяснить, что денег не возьму, не сумею? Это же на смех поднимут. Мне, конечно, все равно, а насмешникам как после этого жить? Такие беды сразу, неурожаи, эпидемии. Грех смеяться-то, видишь как, иногда смеяться – большой грех. Мне верить можно. Смеяться надобно осторожно, с умом. Что делать? Это же такая сумма! Камень на шею. Немного – пожалуйста. С небольшой суммой распорядиться смогу. Котлет накуплю, водки. Вместе посмеемся. Когда сумма небольшая – смех светлый, бисер. А если чемодан? Диттер, Диттер, а что я без Диттера? Куда я без Диттера. Скучаю. Скучаю, но устал. От Диттера, от других мужчин, от женщин устал. Не хочу я человеков ловить, никогда не хотел. А когда выпью, как будто легче становится. Стихи просятся. Не стихи – звуки. Так это у всех. Из Тамерлана тоже иногда нет-нет, да выскочит. Как выскочит, как выглянет. Преступных мыслей не имею. О самоубийстве не задумывался никогда. Разве что выпить? Не дай Бог любовь грянет. Про себя сказал. А вслух так сказал: что если закладчик?