Бернис Рубенс - Я, Дрейфус

— Что вы предприняли?

— В участок часто поступают ложные звонки, и я с подозрением отношусь к тем, которые нельзя отследить, — ответил честный Уилкинс. — Но меня насторожило место, на которое указали. Я должен был отреагировать на этот звонок. Я решил осмотреть это место. Там мы и обнаружили тело. Несколько часов спустя я арестовал обвиняемого.

— Благодарю вас, господин инспектор, — сказал прокурор.

Саймон снова отказался допрашивать свидетеля. Он знал, что Уилкинс говорит правду. Если против его клиента и имел место заговор, инспектор в нем не участвовал. Он просто сделал то, что должен был сделать.

Тогда прокурор вызвал своего последнего свидетеля, и я понял, что его он оставлял для решающего удара. Этого человека я не знал, но он был в полицейской форме, в чинах и заявил, что служит в полицейском управлении Кента. Он утверждал, что вместе с криминалистами тщательно обследовал машину обвиняемого. Следов крови или кожи он не обнаружил, но были отпечатки пальцев. Кроме отпечатков пальцев обвиняемого на приборной доске имелись достаточно свежие отпечатки пальцев Джорджа.

— Было ли еще что-либо? — спросил прокурор, который отлично знал, что есть еще много того, что меня изобличит.

— Была пуговица, — сообщил свидетель. — Ее обнаружили у спинки переднего пассажирского кресла. После осмотра тела выяснилось, что она идентична той, которой не хватает на школьном пиджаке Джорджа.

На миг мне показалось, что я читаю какой-то захватывающий детектив, причем написанный очень убедительно. Мне не терпелось дочитать до конца и порадоваться, узнав, что злоумышленник получил по заслугам. И тут вдруг я услышал, как владельца машины — меня — назвали «обвиняемым», и вздрогнул: понял, что главный герой я и это вовсе не детективный роман.

Когда сокрушительное доказательство было предъявлено судьям, прокурор с удовлетворением произнес:

— С позволения уважаемого суда, обвинение на этом заканчивает опрос свидетелей.

И тогда меня начала бить дрожь. Я представил себе, что действительно виновен, но я старался рассматривать эту мысль исключительно как фантазию. Джордж действительно представлял угрозу моему пребыванию на посту директора. От него нужно было избавиться. Я не мог использовать слово «убить». Даже в своих фантазиях. Но я мог вообразить его тело в моих руках, пуговицу, которая оторвалась. Потом — как тело закапывают в моем саду. В этом святом для меня месте моя фантазия иссякла, я увидел свои руки, обагренные кровью Джорджа, и возмутился тому, насколько мое воображение ограничено. Мой лоб покрылся испариной, меня бил озноб. Я схватился за поручень и закричал во весь голос:

— Я сделал это. Я убил Джорджа, да простит меня Господь! И я не знаю, как и почему я это сделал!

Падая, я видел, как мои потные пальцы отпускают поручень. И валяясь на полу, я слышал вдалеке голос Саймона:

— Прошу вашу честь не принимать во внимание эти слова обвиняемого. Мой клиент бредит, он находится в состоянии глубочайшего стресса.

Но Саймон говорил не слишком убедительно. Наверное, решил, что я наконец сказал правду.

Больше я ничего не слышал. Почувствовал только, что мне плеснули холодной воды в лицо, до меня доносился гул в зале. Меня унесли и положили на какую-то скамью, охранники о чем-то перешептывались, а судья объявил перерыв. Когда я наконец пришел в себя, я с ужасом вспомнил те мысли, которые спровоцировали мой обморок. И испугался, что это могли быть и не фантазии. А вдруг я на самом деле убил мальчика, но это было так ужасно, что я вытеснил все подробности из памяти?

В общем и целом государственному обвинителю понадобилось более двух недель, чтобы представить версию обвинения. Я не вдавался во все подробности. Я опустил все процедурные моменты, случаи, когда судья прерывал заседания. Да, на кону стояла моя жизнь, но я счел все это слишком скучным и не хотел утомлять читателя ненужными деталями. Мне важно было передать суть аргументов обвинения. И они были убийственными. Я и вообразить не мог, как Саймон будет строить защиту. В конце концов все сводилось к моему слову против их, но их слово было слишком уж внушительным. К тому же я был уверен, что мой обморок под конец выступлений свидетелей обвинения указывал и на мою вину, и на угрызения совести.

Представление версии защиты начиналось в понедельник. Я ждал, когда меня отвезут в суд. Я рассчитывал, что Саймон придет со мной пообщаться, но увидел я его, уже когда сидел на скамье подсудимых. Он мне улыбнулся, но я понял, что он меня избегает.