Елена Чижова - Город, написанный по памяти

Другие семейные бумаги, те, что мама называет метриками, судя по всему, сгорели еще раньше (если вообще существовали: до революции учет рождений и смертей велся в церковных книгах), – а иначе трудно объяснить перекрестные ошибки, которые встречаются в новых, советских метриках, выписанных, надо полагать, со слов . Со временем эти метрические несоответствия перекочевали в военные архивы. Так, в «Именном списке безвозвратных потерь офицерского, сержантского и рядового состава» в качестве «места рождения» моего деда, Рябинина Василия Семеновича, указаны даже не Большие Погорелки (где семья, бежав из родных мест, по первости скрывалась; где родился их четвертый сын, Гриша), а Борские (точнее: Барские – замену гласной оставим на совести полкового писаря), плюс к тому ошибочный год рождения: 1906 (в действительности 1905).

Когда мама рассказывает о своем отце и его братьях, первые строки звучат сказочным зачином:

– У бабушки Мани было четыре сына: старший – Александр, потом Василий, мой отец. За ним Андрей. Самый младший – Григорий, мой любимый дядя Гриша. Я звала его Гришей. Он старше меня на одиннадцать лет… – сказочная интонация сменяется будничной: – У Александра была жена, Екатерина Васильевна. Их – две родные сестры: Екатерина и Мария. Мария Васильевна вышла замуж за Андрея, у них было трое детей: Лидия, дома ее звали Лилей, Валентина и Алик, их младший брат. Алик умер в блокаду. А Витя, мой родной брат – в Финскую. Я тебе уже говорила: в нашей семье мальчики не живут… У Александра была дочка Женя. Перед войной он уволился с завода и перешел на новую работу. Охранником на зону. Вскоре его перевели. В Сибирь, на восток. Больше о них не вспоминали. Даже про Женю. Потом, уже после войны, Лиля, моя двоюродная сестра, говорила: никакой Жени не было. Дескать, я перепутала. Но я-то помню: Женя была…

Прошел год. Мы снова на даче. Мама ведет рассказ, я записываю на диктофон: кто-кем-кому приходится – слушаю, не запоминая подробностей. Потом, если понадобится, можно включить и послушать.

– Гришина жена – Александра. Такая простая девушка. Он с ней долго встречался, а потом они расстались, и она забеременела от другого, но Гриша все равно на ней женился. Потому что Гриша – это Гриша, из всего нашего рода самый необыкновенный человек… У нее, – мама опережает мой вопрос, – родился мальчик. Перед самой войной. В блокаду он тоже умер…

Вечер, веранда. Над столом, дубовым, на массивных деревянных ногах, висит желтый абажур, сделанный моими руками. Стол еле жив. Если приподнять, выпадает одна нога. Теперь его можно только двигать. И столешница местами вспухла от времени или от влаги – водя рукой по поверхности, я различаю каждую неровность…

Не то диво, что вещи переживают людей. А то, что и они хранят память.

Тень, лежавшая на моей памяти, уходит. Сквозь мамины, измененные временем черты проступает другое лицо. Лицо моей прабабки. Не мама – она, Мария Лукинична, сидит напротив меня за пустым столом. Ее спина прямая. Руки лежат на столешнице, пальцы едва заметно вздрагивают.

Мы – сообщающиеся сосуды: я чувствую внутреннюю дрожь. От осознания того, что эта старая женщина – ствол когда-то густой, раскидистой кроны рябининского древа. Его нижние ветви давно обломаны: на крутых поворотах истории мужчины ломаются скорее. Женщины живут, тянут детей. Потом тоже умирают.

Из двух крайних дат, ее рождения и смерти, мама помнит только одну.

– Бабушка Маня умерла в тридцать седьмом, мне было шесть. Когда я увидела ее мертвую, я выбежала в коридор, билась головой, плакала. Мама меня потащила. Больше я ее не видела… Похоронили на Волковом кладбище. Рядом с мужем, Семеном Михайловичем. Потом, через два года, в бабушкину могилу подхоронили моего брата Витю. Помню, что слева от дороги, недалеко от церкви… На Волковом все было деревянное. Вот все и сожгли. В блокаду. Потом и могилы срыли. Восстанавливать ничего не разрешили. Да и как восстановишь, если документы пропали в войну…

Одни пропали, другие сожжены в печке: суть времени, заметающего следы.

Сидя за дубовым столом, я, ненадежная наследница, вслушиваюсь в ход ее мыслей: словно не только стол, но и мысли моей прабабки достались мне.

Раньше ей мечталось: сыновья вырастут, получат образование, хорошее, университетское. Продолжат семейное дело. Даст Бог, станут вровень с Мамонтовыми, Путиловыми, Третьяковыми. Ее детьми будет гордиться Россия…

Вчера, когда она вышла на улицу, мимо двигалась похоронная процессия. Навстречу, из-за угла, показалась рабочая колонна. Шли с флагами, с транспарантами, похожими на хоругви. Она подумала: переждут, уступят. Но гроб с кучкой провожающих оттеснили к обочине. Когда скорбная процессия двинулась дальше, только тогда она осознала, что не слышит литии, «вечной памяти». Идущие за гробом шли молча. Пели другие, шагающие в ногу: кто был ничем, тот станет всем .