Евгений Мороков - Отчаянный марафон

Люди по большей части кидают мелочь только из жалости к этой семейке. Это видно по брезгливому выражению их лиц. Так нельзя. Нельзя гонять одну сопливую песню на протяжении такого количества времени, нельзя подключать детей в эту мошенническую схему. Детям сложно отказать, все это прекрасно понимают. От злости я почувствовал, как мне становится жарко, они допевали эту чертову композицию, а я хотел биться головой об стену. В конце каждого выступления они предлагают компакт-диски со своими песнями, флешку, прочую хрень. Вопрос, мучивший меня все это время, сидел до сих пор во мне. Если у них есть свой компакт-диск с песнями, то почему они поют только один ноющий трек?

Маленькая девочка с пакетом зашла в тамбур, открыла железную дверь между вагонов и шмыгнула туда, за ней ее рок-коллектив. Оставалось проехать еще три станции, ноги гудели, меня клонило в сон. За окном полумрак, город только просыпался, а люди в машинах уже успели создать пробки. Снег прилипал к стеклу, превращался в капли, затем скользил вниз, напоминая дождевых червей. Стрелки на часах падали на пятнадцать минут восьмого, скорее всего, снова опоздаю на работу. Две электрички по утрам — слишком тяжелое испытание для меня. Внутри печки работают на максимум, горло пересыхает, как забытый небесами горный водоем. Воротник пальто начинает натирать шею, от этого никак не избавиться. Прислоняюсь лицом к стеклу, такая приятная прохлада, жаль, ее не передать всему телу.

Первые глотки воздуха ободрили меня, забрав с углекислым газом легкое головокружение. Я перешел на Ярославский вокзал, занял очередь в кассу, пробивая мелочь по карманам. Кассирша протянула мне билет и три рубля сдачи, я искал табло с расписанием электричек и увидел, как два мужика натаптывают круги в центре площади: «Отвали, да отвали ты от меня!» — кричала жертва в темно-синих спортивных штанах, кроссовках Аdidas и бело-синей куртке Boscо. Он убегал от местного бомжа, торчащего здесь сутками, зарабатывая на жизнь протягиванием руки. В этом ему способствовала его наглость и упорство. Картина выглядела довольно забавно: приличный мужик, убегающий задним ходом от пьяного бомжа, а тот пытается достать его своими боковыми. Люди невольно замыкали круг, наслаждаясь комедией, кто-то крикнул: «Да влепи ему правый хук, да он рухнет, чего ты с ним играешься». Удар, затем еще один — бомж словно ничего не почувствовал, он даже не сбавил темп. До отправления электрички оставалось две минуты. Пришлось оставить это шоу.

Прошел через турникет, окруженный бездомными и сонными охранниками, те, в свою очередь, прятали вторые подбородки в вороте бездонных курток. Одна из самых скучных работ. Охранники, подобно псам на привязи, — могут только лаять.

В тамбуре последнего вагона уже толпились торгаши с телегами и забитыми сумками. Головы людей, как поплавки на гладкой реке, раскинуты по всему периметру. Я сел на свободную лавочку, обитую потрескавшейся тканью, напоминающей свиную кожу. Тепло из печки под лавкой заставило меня расстегнуть пуговицы пальто и приникнуть к окну. Поезд тронулся, началась жизнь внутри этого маленького мира. Торгаши выстроились в очередь, каждый ждал своего выхода в этом убогом представлении.

Чай, кофе, батончики, чипсы, стеклорез, отвертки, ножи, открытки, игрушки, книги, футболки — все это блуждало по вагонам в поиске свободных денег. За шесть месяцев постоянной езды в электричках я понял, что самый ходовой товар — это детские игрушки. Бабули раскидывали уши, доставали кошельки в поисках заначки, задавали один-два вопроса, затем прощались с купюрами, оставляя у себя дешевую китайскую безделушку. Они спасали всю эту систему своей щедростью, любовью к внукам, желанием их обрадовать.

После торгашей вышел высокий парень в квадратных очках. Неловкость выпячивала под кожей, насыщая ее яркими красками. Он достал с рюкзака колонку, проверил микрофон и включил мелодию, состоящую из скрипки и пианино. Небольшая подготовка. Я надеялся на бездарную песню, но в ход пошли стихотворения: