Бьянка Мараис - Пой, даже если не знаешь слов

– Вот я плачу, – задыхаясь, выговорила я. – А мне плакать нельзя.

– Почему же?

Я дрожала между вдохами-выдохами.

– Потому что родители смотрят на меня, а мама всегда говорила, чтобы я не была ревой, и теперь она подумает, что я не люблю ее, потому что веду себя как младенец.

Мэгги снова принялась ласково подбадривать меня, и я рассказала, как не плакала после смерти родителей, как изо всех сил старалась соответствовать идеалу, который пыталась сделать из меня мать – до того, как ее убили; как я разрешила Кэт плакать за нас обеих, потому что она была невидимой для матери.

– А когда все это случилось, Робин? – спросила Мэгги. – Давно?

– Сорок один день назад, – сказала я. – Это было сорок один день назад. – Даже отрицая случившееся и постоянно твердя – “не думай об этом, не думай” , я продолжала считать дни.

Мэгги смотрела на меня с огромным сочувствием.

– Милая, милая моя, твоя мама ни за что не хотела бы, чтобы ты не плакала.

– Она… не хотела бы?

– Конечно, нет. Ты оказалась в особых обстоятельствах, их нельзя сравнивать с тем, как ты упала и оцарапала руку, хотя я, например, думаю, что хорошенько поплакать и пару раз выругаться, если ты поранилась, – это то, что нужно. – Мэгги дала мне время осознать эту мысль и продолжила: – Мы с твоей мамой расходимся по этому пункту, но я ни минуты не сомневаюсь, что мы с ней были бы единодушны вот в чем: когда умирает любимый человек, бывает невыносимо больно, душевная боль намного сильнее, чем от любой раны, и вдесятеро больнее, если погибли оба твоих родителя, да еще при таких ужасных обстоятельствах. И лучший – единственный – способ выразить боль и показать им, как ты их любишь, – это плакать.

– Правда?

– Правда! Даже не сомневайся. Я знаю, что твоя мама ни в коем случае не осудила бы твои слезы, потому что они исходят из источника глубокой-глубокой любви. Она обрадовалась бы, увидев эти слезы, потому что они показывают, как сильно ты тоскуешь по ней. И твой папа – тоже.

Как же я нуждалась в разрешении плакать! Мэгги обнимала меня, пока рыдания сотрясали все мое тело до самого нутра. Мэгги гладила меня по голове и так сильно прижимала к груди, что мое лицо как щитом было укрыто от любопытных взглядов прочих посетителей. Она не шикала на меня, даже когда мои рыдания эхом прокатились между стеллажами и дальше, в фойе.

Кончилось тем, что от безудержных рыданий и судорог у меня пошла носом кровь – такого раньше не случалось. Я вывернулась из объятий Мэгги, завопив при виде отвратительных малиновых пятен, расплывшихся по ее кремовой блузке. Мэгги прервала мои извинения, велев запрокинуть голову и зажимать нос. Запрокинув голову, я постаралась выпрямиться, не исторгая из себя кровавый водопад, и проследила за Мэгги, которая шла через библиотечные залы и по коридору.

– Потолок надо обмахнуть, – сказала я тонким, гнусавым голосом, когда Мэгги вернулась.

Мэгги рассмеялась и предложила мне лечь на пол. Она принесла салфетки, я скрутила их в шарики и затолкала в ноздри. Мэгги спросила у меня телефон Эдит, а потом и адрес – когда я объяснила ей, каким образом телефон оказался снятым со стены. Завернув меня в кофту, Мэгги отправилась заварить мне чашку сладкого чая, утверждая, что сладкий чай – противоядие от всего. Через несколько минут я уже спала, и это был самый крепкий сон за последние несколько недель.

Я проснулась от непонятной тряски. Мне казалось, что я проспала несколько лет. За окнами было темно, оранжевая луна почти касалась крыш. Я заерзала и обнаружила, что меня держит Эдит и что она несет меня к машине. Я хотела заговорить, но она тихо шикнула.

– Все будет хорошо. Спи, – прошептала она.

В лунном свете я видела, что лицо у Эдит заплаканное. Я потянулась к карману и мигом успокоилась, нащупав утешительные контуры маминой туши.

Я так и не узнала, что произошло тем вечером между Мэгги и Эдит и как Мэгги удалось заставить Эдит протрезветь и приехать в библиотеку. Знаю только, что именно Мэгги привела в нашу жизнь Бьюти, – и с того самого дня все изменилось.

1 августа 1976 года

Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка

Стук повторился – костяшки ударялись о дерево все громче и агрессивнее, – и пульс у меня подскочил. Тук, тук, тук. Тук, тук, тук. Ведь только полицейские и соцработники – люди, которые хотят забрать тебя из дома, – заявляют о своем приходе таким вот образом.

Я привстала с дивана, но Эдит коснулась моего колена, показывая, чтобы я снова села.