Бьянка Мараис - Пой, даже если не знаешь слов

– Я сейчас занята, но если ты подойдешь попозже…

– Все в порядке, Карен. Я ей помогу. Это по моей части, – сказала пожилая.

– Но вы уже уходите.

– Это будет моя последняя охота за книгами. Я только оставлю свое имущество здесь, если не возражаете.

Светлые волосы доходили ей до подбородка, а добрые глаза, голубые, с фиолетовым отливом, внимательно смотрели на меня. Женщина улыбнулась и протянула руку:

– Ну, здравствуй. Меня зовут Мэгги, я заведующая библиотекой.

– Здравствуйте. Я Робин. – Я застенчиво пожала ее руку.

– Рада познакомиться. Итак, какие книги ты ищешь?

– Про сирот.

– Про сирот? Ну что же, ты выбрала хорошую тему, тут есть прекрасные классические книги. Присядь, а я поищу что-нибудь для тебя.

Я вернулась за свой стол и наблюдала, как Мэгги двигается меж стеллажей, вынимая книгу то с одной полки, то с другой, и переходит дальше. Она точно знала, где что стоит.

– Смотри, – сказала она, подходя ко мне, со стуком опустила стопку книг на стол и села напротив, с шутливым вздохом попытавшись поудобнее устроиться на детском стульчике.

– Вот. У нас тут: “Тайный сад”, “Хейди”, “Маленькая принцесса”, “Дети из товарного вагона”, “Пеппи Длинныйчулок”, “Энн из Зеленых Крыш”, “Книга джунглей”, “Золушка” и “Питер Пен” для начала. Хочешь взять их почитать?

– Да, но я только недавно переехала. Я была записана в библиотеку в Боксбурге, а в эту – нет.

– Ага. Ну, мы можем тебя записать. Пойдем к стойке, я дам тебе формуляр. Надо только, чтобы его подписали твои родители.

Я кивнула, горя желанием угодить, и тут это обрушилось на меня.

У меня нет родителей. У меня нет мамы, у меня нет папы, они больше никогда не заполнят никаких формуляров.

Все, что у меня есть в этом мире, – это запойная тетка и воображаемая сестра. Они моя дырявая страховка, что отделяет меня от бездны, осенняя паутинка, за которую я уцепилась. И вот – словно из ниоткуда – на меня обрушилась сокрушительная тяжесть горя.

Мама и папа умерли, а умереть означает, что ты не вернешься. Они обещали вернуться. Мама обещала – обещала! – но они не вернулись и не вернутся уже никогда.

Все недели, что я притворялась, заполняла тишину болтовней и убеждала себя не думать о случившемся, – все эти недели пошли прахом, потому что они вели меня к этой минуте, и сейчас у меня разрывалось сердце. В панике я обернулась на Кэт. Только она знала, как глубок колодец нашего горя и как горьки на вкус наши слезы. Только она знала, насколько ядовито отрицание, как стирает оно тебя до сырого мяса. Кэт нужна была мне, чтобы выразить нашу боль, – она бы плакала за нас обеих, а я бы утешала ее. Но Кэт нигде не было.

Без нее, клапана безопасности в котле моих чувств, выкатилась первая слеза, за ней вторая. Меня потрясло, до чего же они горячие и мокрые, и я поднесла руки к глазам в попытке остановить поток.

Не плачь, не плачь, не плачь.

Уже поднося руки к глазам, я сознавала тщетность этого жеста – с таким же успехом я могла грозить кулаками морю, чтобы остановить бьющиеся о берег волны. И я сделала то, чего не делала все шесть недель, минувшие после смерти родителей, – сдалась и погрузилась в свое горе. Я всхлипывала и не могла остановиться, как напуганный и покинутый ребенок, которым я и была.

Мэгги напугало мое горе, хлынувшее так внезапно.

– О господи. О боже мой, – забормотала она. – Что случилось? Робин, что с тобой? – Она ласково попробовала заставить меня поднять голову, чтобы заглянуть мне в глаза, но я еще сильнее прижала ладони к лицу.

Вдруг вспомнились слова матери: “ Ты такая некрасивая, когда плачешь ”.

– Робин, позволь, пожалуйста, посмотреть на тебя, – попросила Мэгги. – Посмотри на меня, пожалуйста, и скажи, что случилось?

– Нет, – заикаясь, выговорила я. – Не смотрите на меня.

– Почему? Почему нет?

– Потому что я некрасивая!

– Но это неправда! Ты красивая. Красивая маленькая девочка. – Мэгги произнесла это с такой уверенностью, с такой искренностью, что я почти поверила ей. Мне так хотелось верить ей, проникнуться ее убежденностью.

Я осмелилась поднять голову.

– Ну вот, уже лучше. Гораздо лучше. Какая ты хорошенькая!

Я улыбнулась сквозь слезы.

– Ну а теперь не расскажешь мне, что стряслось?

Я хлюпнула, вытерла рукавом нос, из которого текло, и заговорила. Мэгги то и дело прерывала меня, мягко напоминая, чтобы я дышала поглубже, а то ей не слышно моих слов; я заглатывала воздух и снова принималась говорить. Мэгги держала меня за руки, ласково сжимая пальцы, пока я, икая, передавала свою историю; я рассказала Мэгги почти все – с момента прибытия полиции до того утра, когда я наткнулась на Эдит, лежавшую пьяной на нашей кровати. Ее форма стюардессы “Южноафриканских авиалиний” валялась на одеяле, а поверху, словно конфетти, были рассыпаны фотографии моей матери.