Амита Траси - Небо цвета надежды

Однажды, расплачиваясь в школьной столовой, я открыла бумажник, и Элиза сунула нос внутрь.

– А это кто? – спросила она. – Такая миленькая! Кто это?

В бумажнике я хранила снимок, на котором мы с Муктой стояли возле Азиатской библиотеки. Я взглянула на собственное лицо, радостное и восторженное, на усталое лицо Мукты рядом, ее красивые зеленые глаза, благодаря которым я научилась по-иному смотреть на множество вещей, и меня охватил внезапный приступ вины, раскаяния, по вкусу напоминавший горькую, тающую во рту пилюлю.

– Не твое дело! – выпалила я. Все вокруг уставились на нас.

Но Элизу ни мои слова, ни тон не обидели, и она прошла за мной к столику. Я с силой грохнула поднос на столешницу. Стол закачался.

– Она, наверное, была твоя лучшая подруга. – Элиза пожала плечами и откусила булочку.

Я пыталась проглотить еду. Говорить Элизе про Мукту нельзя, потому что тогда придется рассказать обо всем, что случилось. А этого никто не должен знать – в противном случае все поймут, какая я на самом деле коварная и подлая. Размышляя, на что я способна, я и сама ужасалась. Что подумает обо мне Элиза? А папа? Они решат, что я виновата в смерти лучшей подруги, что я сама все подстроила! Нет на свете такой дружбы и прощения, которые искупят мою вину – это я знала наверняка.

– Она была моей подругой… очень близкой, – прошептала я чуть позже, успокоившись.

– Хм… – промычала Элиза, – знаешь, ты странная. Что с тобой такое случилось?

Порой я вспоминала, как Навин по утрам пел раги – под их ритм я просыпалась в Бомбее. Здесь ничего подобного не происходило, и будил меня только грохот мусоровозов или отдаленный гул машин на автостраде. Пару раз я предлагала папе позвонить Навину и дяде Анупаму – просто поболтать, ведь дядя Анупам был лучшим папиным другом. Когда я говорила об этом папе, тот хмурился и отводил глаза, словно старался скрыть от меня что-то.

– Знаешь, – сказал он, – я же звоню им время от времени. Вот в последний раз и с Навином разговаривал. Но ты понимаешь, Тара, – он огляделся, словно пытался придумать оправдание, – это так дорого. Звонить в Индию – удовольствие недешевое.

Я больше не просила.

Папа несколько раз знакомил меня с индийскими девочками – моими ровесницами, которые, как и я, приехали в Штаты в надежде пустить здесь корни. Но когда новые знакомые звали меня куда-нибудь, я всегда отнекивалась, говоря, что у меня дела, и вскоре они переставали звонить.

– Что с тобой такое? – недоумевал папа, услышав мою очередную отговорку. – В Бомбее у тебя было столько друзей! Ты вечно где-то пропадала, вы то и дело что-то затевали. Даже соседи на тебя жаловались, помнишь?

– Папа, у меня и правда дел по горло, – говорила я, положив трубку.

Как еще я могла объяснить ему? Сказать, что эти девочки слишком явно напоминали мне о жизни в Бомбее и обо всем, что с ней связано? Мне отчаянно хотелось оставить позади ту себя, какой я когда-то была, но разве могла я в этом признаться?

Однажды, шагая после уроков по пустынному коридору, я вдруг заметила дверь, а за ней – комнату, показавшуюся мне самым спокойным местом на свете. Я заглянула внутрь и увидела ряды книг. Женщина, сидевшая за стойкой с книгой в руках, подняла голову, поправила очки и улыбнулась. Я поняла, что именно здесь прячутся ответы на некоторые вопросы. Я подошла к полке и взяла книгу. «Тысяча и одна ночь».

– О, это отличная книга! Ты ее еще не читала? – поинтересовалась библиотекарь.

Я утаила от нее, что папа пересказывал мне все эти истории и что лет в восемь мне хотелось стать такой, как Шахерезада, – мудрой и храброй. Однажды я поделилась своей мечтой с Муктой и та, с благоговением выслушав меня, заявила:

– Ты и так совсем как она. Очень храбрая! Такое вытворяешь – я бы никогда не отважилась!

Я взяла книгу домой, а вечером, сев с ней у окна, смотрела на небо. За окном беззвучно лил дождь, такой несмелый, словно боялся разбудить кого-нибудь. Я представила, будто рядом сидит Мукта. Вспомнила, как она хихикала, с какой грустью разглядывала небо и рассказывала, что дождь живет своей жизнью и его путь с неба на землю – долгий и непростой. Я открыла книгу, жалея, что не прочла ее раньше, много лет назад. Тогда бы я сразу поняла: на Шахерезаду я ни капельки не похожа.

Квосемнадцати годам, уже заканчивая школу, я научилась убегать от воспоминаний, прячась в книгах. Я прочла Юдору Уэлти, Пэтти Смит, Марка Твена, Джейн Остин и Руми и поняла, что Мукта была права, говоря, будто книги – лучше, чем мир, в котором мы живем. Элиза моей любви к библиотеке не понимала. Когда я шла туда, она увязывалась за мной и постоянно твердила, что в жизни есть вещи и поинтереснее. Она придумывала все новые и новые идеи и одну за другой выкладывала их мне, пока люди вокруг не начинали на нее шикать.