Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

Он снова и снова взглядывал на Оленьку, видел, как розовеют ее щеки по мере того, как пустеет очередная рюмка.

— Ну что, попрыгаем? — предложил Сева, и все стали подниматься, отодвигать стулья.

Музыка громко била в уши. Танцевали, кричали, прыгали кто как мог. Танцевать Андрей умел. Приятно было смотреть, как легко и изящно извивается его тело, как ловко двигаются ноги. Танцуя, он держался на расстоянии от Оленьки, но ни на минуту не выпускал ее из виду. Видел, как она все медленнее и медленнее двигается в танце, потом вяло упала на стул, но тут же встала и подошла к Тане. «Неужели уедет домой? Нельзя ее одну в таком состоянии отпускать!» — ужаснулся он и, продолжая танцевать продвинулся к двери, чтобы видеть, что делается в коридоре. Таня с Оленькой скрылись в спальне. «Отлично!»

Таня вернулась, сказала весело, с добродушным удивлением:

— Отрубилась наша Оленька! Не подрассчитала, видно!

— И нам пора! — прекратили танец девчата. — Мужья давно уж на часы поглядывают… Рычать будут. Пора!

— На посошок!

— Это святое!

Андрей брякнулся на диван, притворяясь пьяным, и потянулся к бутылке.

— Может, тебе хватит?

— Не, — пьяно повел рукой Андрей. — На посошок… Налил водки в фужер, граммов сто, выпил и вяло откинулся на диван, безвольно вытирая губы платком.

— Во дает… И этот хорош…

Рука его с платком обмякла и упала на диван. Голова отвалилась на плечо.

— Его некому ждать, у нас заночует. Не впервой!

Молодец Олег, не подводит!

— Нечего ему тут делать! Севчик на такси отвезет… — голоса девчат.

Вот сучки! Почуяли! Теперь все от Татьяны зависит!

— Мы в комнате Дениски заночуем, а он здесь, на диване!

Молодец, Танечка!

Он слышал, как одевались в коридоре, прощались. Хлопнула дверь. Тишина, мягкие шаги, усталый голос Тани:

— Завтра с утречка уберем со стола… Оленька поможет… Андрею надо постелить…

— Андрей! — затряс его за плечо Олег. — Иди, умойся! А мы тебе здесь постелим!

— Счас… Счас… — поднялся он с помощью Олега. — Я сам… — И пошел, петляя, в коридор, в ванную. Ударился по пути о косяк двери.

В ванной стал разглядывать в зеркале свое худощавое лицо, разгладил усы. Пьяным сильно он себя не чувствовал, за столом пил мало, чуть пригубливал. Прополоскал рот, умылся тщательно: долго поливал лицо холодной водой, чувствуя, как гулко бьется сердце. Усмехнулся, засмеялся над собой. «Плюнуть, выйти, сказать: еду домой! — мелькнула мысль. — Нет, надо доводить до конца!».

Вернулся, диван застелен. В комнате никого. Из детской выглянула Таня:

— Ложись! Спокойной ночи… Свет выключи, не забудь.

— Гуднайт! — вяло улыбнулся, махнул ей рукой и прикрыл дверь.

Снял пиджак, повесил аккуратно на спинку стула, галстук туда же. Расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и оглядел разгромленный стол. «Выпить, что ли еще?… Не надо!»

Он дернул за шнур, выключил свет, подошел к окну и стал смотреть, как вдали проносятся по темной дороге автомобили с горящими фарами, ползет троллейбус, как беспрерывно и быстро искрятся тонкие снежинки между веток под светом фонаря. На улице морозно. Январь. А в комнате тихо, тепло. Слышно, как тикает будильник на телевизоре.

Андрей скинул туфли и, особенно не таясь, прошел по коридору в спальню. Здесь светлее, чем в комнате. Прямо под окном на улице — фонарь. Свет его мягко и сонно падал на широкую кровать, на неподвижно лежавшую под простыней Оленьку. Лежала она на боку, калачиком. Щека на подушке и короткие русые волосы освещены матовым светом. Дыхания не слышно. «А если не спит?.. Не может такого быть… Сам видел, как она пила!». Он осторожно и медленно поднял простыню. Она была совершенно нагая. «Раз я видел Оленьку…» — глупо мелькнуло в голове, и стало стыдно. Он держал простыню над женщиной с давно забытым чувством стыда и разглядывал, как что-то запретное, еще не сошедший летний загар, две белые полоски — одна на приподнятом на постели бедре, другая — на боку, расширяющаяся к груди. Грудь маленькая, с небольшим темным пятном, выставленным ему навстречу. Одна рука — под подушкой, другая — ладонью на плече.

Чувствуя нестерпимое желание, он отпустил простыню и стал рвать, расстегивать пуговицы сорочки. Одна не выдержала, отлетела, ударилась о дверцу шкафа и мягко упала на ковер. Ложился к ней дрожа, словно он холода, на миг замер рядом под простыней. Она не шевелилась, еле слышно дышала. Он осторожно, медленно просунул свою руку ей под голову. Оленька вздохнула ему в плечо, вытянула ногу и вдруг… закинула ему на грудь свою руку, обняла и снова затихла, стала дышать ровно. Он с дрожью ощущал ее теплое дыхание. Мягкие волосы с тонким ароматом французских духов пухом касались его щеки. Кожа под его ладонями казалась бархатной, необыкновенно нежной и огненной. Обжигала пальцы. Он медленно провел, едва касаясь, по ее руке вверх, к плечу и, опасаясь, что его грохочущее сердце разбудит ее, не чувствуя больше сил сдерживаться, бережно перевернул ее на спину, начал быстро целовать в щеки, в глаза, в безвольные пухлые губы.