Олег Таран: Учительница

Женька глядел в полузамерзшее окно поезда на заснеженные поля и перелески, думая о том, что скоро станция Михайловка. Там жила его бабушка, к которой он и направлялся. Вообще-то в феврале он еще никогда к бабушке не ездил, но в его техникуме объявили карантин из-за эпидемии гриппа, и родители предложили ему навестить бабулю, собрав наскоро нехитрые гостинцы.

В раннем детстве Женьку отправляли в Михайловку на все лето и он, не решаясь знакомиться с местными ребятишками, которые тоже не проявляли интереса к скромному городскому пацану, привык играть сам. Игрушками ему были не только те, что привозил с собой, но и пуговицы из бабушкиной шкатулки вместо солдатиков, или выструганные самолично из досок образцы оружия, которые бабушка после его отъезда отправляла в печь. А еще он помогал бабуле по дому и в огороде, не с большой охотой, но все-таки…

Когда стал постарше, бабушка приносила ему из местной библиотеки книги, иногда довольно редкие, каких ему и в городе видеть не доводилось. В общем, было не очень-то весело, но и не так чтобы грустно.

«А как будет теперь?» – думал Женька, немного беспокоясь из-за письма, которое прислала бабушка еще в конце лета, когда он уже уехал в город. Там сообщалось, что после отъезда внука, к ней обратились из управления станционного поселка с просьбой принять на квартиру учительницу – молодого специалиста присланного из района. И бабушка согласилась: во-первых, не привыкла отказывать начальству, а во-вторых, деньги за поднаем жилья были неплохой прибавкой к ее невеликой пенсии.

Женька все это понимал, только вот присутствие чужого человека в знакомом и любимом с детства доме было для него не очень приятным. «К тому же еще учительница!» – досадовал он. Нет, двоечником или хулиганом Женька не был, и нелегкий труд педагога он уважал. Вот только как теперь с бабушкой в карты играть, в их любимую игру – в «дурака»? И в майке не походишь в жарко натопленной хате, как привык. Да и где ему теперь размещаться?

Дом, построенный покойным дедом, представлял собой немного вытянутый прямоугольник. К нему примыкали веранда, летняя кухня из которой дверь вела в кладовую и курятник. Жилая часть состояла из большой комнаты, которая были и зимней кухней и гостиной одновременно. Здесь стояли буфет с макаронами, конфетами и посудой, стол со стульями, самодельный диван с пуфиками и высокой спинкой, печь, у дверей находился гардероб. Сбоку от кухни-гостиной располагалась хозяйская спальня с двумя кроватями. Причем на дедушкину, после его смерти, спать никто никогда не ложился. Может еще и потому, что бабуля умела громко храпеть…

Другая комната считалась залом, и здесь тоже располагался диван, только богаче накрытый, комод с бельем, еще один стол и стулья, шифоньер, тумбочка с телевизором. Старенький черно-белый «Крым», конечно же, не шел ни в какое сравнение с цветным «Рубином», что был у Женьки дома, но здесь приходилось мириться с неважным качеством изображения телеприемника, который был ему почти ровесником.

Спальню для гостей, располагавшуюся рядом с залом, он считал своей комнатой – здесь всегда лежали его вещи, когда он приезжал и гостил у бабушки, тут была его любимая жесткая кровать с периной. На ней было шикарно спать, не то, что дома – на сетке да на жестких матрасах.

«И вот теперь это мое сокровище досталось кому-то чужому!» – мысленно возмущался он. Почему-то в воображении рисовались картинки не с самыми любимыми учительницами, и ему казалось, что и теперь «повезет» увидеть классическую «Марьванну» – очень взрослую, сухонькую, педантичную, в строгом костюмчике, с замысловатым узлом на голове и обязательными очками в роговой оправе. Бр-р-р, передернуло его от этого видения. «Ох, бабуля, бабуля, нужна тебе была такая «жиличка»!» подумалось ему. «Жиличкой» назвала учительницу в письме бабушка. Это слово ему запомнилось и очень раздражало.

«Приехали!» За окном показались знакомый станционный магазинчик, небольшой перрон, с белым железобетонным ограждением, компактный вокзальчик с надписью «Михайловка», где были маленький зал ожидания, касса, комната для милиционеров и пара-тройка помещений железнодорожников, водонапорная башня, на которой чудом сохранился выцветший на солнце лозунг: «Перестройку – в жизнь!»

Не дожидаясь остановки поезда, Женька надел теплую куртку и шапку, натянул перчатки, взял свою сумку с вещами, сетки-авоськи с гостинцами и вышел в тамбур. Поезд в Михайловке останавливался ненадолго, и нужно было быстрей выбираться из вагона. В тамбуре уже стояли несколько человек – местные.