Дэйзи Джонсон - В самой глубине

Я оставила тебя у костра и пошла к деревьям. Я чувствовала запах китайской еды, слышала, как вилка Фионы выскребает тарелки, как шеф на кухне спорит с кем-то по телефону. Рассказав почти всю историю, Фиона сделала паузу и откинулась на спинку стула, уперев кулаки в ребра. Она смотрела на меня. Лучше пусть это отомрет. Пусть это здесь отомрет. Но я только сидела и ждала, пока она не пожала плечами, качнулась вперед и начала мне рассказывать, что случилось в ночь дня рождения Роджера. О запахе свечей на торте, который попыталась испечь Фиона, но тесто не поднялось. Фаршированные блинчики, заказанные с доставкой, оказались недостаточно хрустящими. Все были немного пьяны, в мусорной корзине стояли пустые винные бутылки, в холодильнике лежали неровно отрезанные кусочки сыра. Я увидела Марго у раковины, спиной к столу. Она надела желтые резиновые перчатки, а ее длинные волосы были подвязаны, чтобы не касаться ее нежного, милого лица. У нее были твои глаза. Разумеется. У нее были мои глаза. Фиона подошла к ней сзади и стала говорить. Она сказала: ты убьешь своего отца. Ты переспишь со своей матерью.

Я скрючилась под соснами и погрузила руки в сосновые иголки. Язык в горле раздулся, и я напрасно попыталась позвать тебя. Я чувствовала, как слова сыплются из меня так же легко, как они сыпались из тебя. Я могла представить Марго в кухне этого дома. Она смотрела через плечо Фионы на меня. Она была призраком. Я чувствовала ее призрачные ладони на своем лице и руках. Она считала, что ее родителями были Роджер и Лора, и ушла из дома, чтобы обезопасить их. Я чувствовала ее дыхание у себя во рту, ее кулак, шевелящийся в моей открытой ладони. Только они не были ее родителями. Я опустила голову на землю. Я слышала, как ты бормочешь что-то у костра, иногда замолкая, словно прислушиваясь, иногда смеясь незнакомым мне смехом. Тошнота прошла, как слоистый туман на берегу. От земли исходил влажный запах грибного перегноя. Прижавшись к земле ладонями, я отчетливо почувствовала этот рыхлый дерн из насекомых и растущих корней. Я выпрямила спину. Из-за зарослей тебя было не слышно. Мне нужно было отвезти тебя в коттедж, где имелась еда, и вода, и постель. Мне нужно было решить, как быть с тобой и как быть с собой. Я встала и повернулась. Между тонкими соснами возник какой-то силуэт. Я подняла руку, заслоняя глаза от света, и в этот момент оно бросилось в мою сторону, стремительно приближаясь по ровной земле, перебирая мясистыми ногами, подняв голову и поводя хвостом. Я попятилась и чуть не споткнулась. Зверь приближался неумолимо, и я знала, что он намерен убить меня, чтобы ты и дальше оставалась на реке, и тогда – словно из ниоткуда – возникла ты, размахивая лопатой над головой, крича какой-то боевой клич, и бросилась на Бонака – ведь это был именно Бонак, – отчего тот в последний момент поменял направление и бросился наутек между деревьями. А ты понеслась за ним и скрылась из вида.

Я побежала за тобой. Мне показалось, что стало холоднее – как было той зимой – и земля затвердела под моими ботинками. Я подумала, что вижу Маркуса, мелькающего за деревьями. Я потеряла тебя. Я бежала, пока не наскочила на проволочную ограду, за которой тянулись рельсы, уходившие в подземный туннель, и тогда я вернулась к прибрежным зарослям. Тебя там не было. У меня в голове не укладывалось, как ты могла так быстро бегать. Я снова углубилась в деревья. Все звала тебя и звала. И мне казалось, что я слышу ответное эхо. Сосны отступили, а за ними и земля. Я услышала реку раньше, чем увидела. Ты стояла у самой воды, склонившись над чем-то, так что мне было не видно твоего лица. Земля вокруг тебя была влажной, а вода имела ржавый цвет. Я почувствовала, как мои ноги подкашиваются. Рядом с тобой лежала лопата, которой я взломала дверь лодки. Металл был залит кровью. Река стала безопасной впервые за многие десятилетия. Я подумала, что он, наверное, не дрался, что он – после всех этих лет – считал тебя своей. А ты сделала это ради меня. Я подошла к воде. Ты отделяла грубую, чешуйчатую шкуру от плоти, освежевывая тушу. Лапы зверя были короткими и крепкими, когтистыми; пасть была длинной и зубастой, а хвост погружался в мутную воду. Все его тело было крепким и грубым, не считая брюха, белесого как взбитые сливки. Ты засунула руки в своего Бонака по локти. Я смотрела на тебя, и на миг мне померещилось, что ты превращаешься в него. Как будто ты и была Бонаком все это время.

У меня ушло немало времени, чтобы выкопать яму. Руки ослабели от бумажной работы, сердце сильно колотилось. Ты содрала шкуру и отмывала ее в реке, соскребая останки, как мы делали с костями, которые покупали у торговки мясом. Когда я резала тушу, погружая нож в органы, кровь и мышцы, меня поражала плотность тканей. Я выкопала яму. Начали опускаться летние сумерки, постепенно, незаметно. Пропела гагара, и ты отозвалась ей с берега. Я разжигала костер, пока он не взвился в небо. Лес как будто отдавал мне все свое тепло, накопленное для меня за долгие годы. Огонь поднимался выше моей головы. Ты подошла и присела рядом, протянув руки к огню, отогреваясь. Шкуру Бонака ты набросила себе на плечи, его морда лежала на твоей голове, а конечности были обернуты вокруг тела. Ты выглядела точно гибрид, с твоими заскорузлыми коленками и пучками белых волос, торчавшими из-под приоткрытых челюстей Бонака, напоминая какой-то странный мех. Я срезала куски мяса с костей и коптила над огнем, глядя, как они темнеют. Мы по очереди брали в руки каждый орган и взвешивали его с тем же изумлением, с каким когда-то читали энциклопедию. Мозг был маленьким, голубоватым; легкие были огромными; печень была больше сердца, а сердце было таким крепким, что я не могла проткнуть его. Я засунула его под пепел в середине костра.