Дервиш Сушич - Я, Данила

— Вот те на, товарищ Данила расхворался! А я-то хотела убраться.

— Принеси мне, пожалуйста, чаю!

Толстозадая горничная удалилась, гремя ведрами и совками. Дверь она не закрыла, и я слышал, как она с верхней площадки приказывала кому-то:

— Один чай наверх! Старый хрыч, похоже, разнемогся.

Прошел час, второй, третий.

Никого.

Под окнами гостиницы проходит Лабудовац по своей главной улице, которую я проложил, каждый ее метр пропитан моей кровью и мозгом, каждую брусчатку я по нескольку раз с руки на руку перебросил. Шагает городок по моей спине, по моей хребтине, давит меня ногами, как давят виноград, вонзает в меня каблуки, подковы, гвозди, топчет меня опанками и потресканными мелкособственническими пятками, и никому и в голову не приходит остановиться под моим окном и крикнуть:

— Эй, Данила, старина, что это с тобой подеялось?

Просто невероятно, чтоб никто не знал, что со мной. В Лабудоваце стоит кашлянуть, как уж за десять домов известно, что ты умираешь от чахотки.

Сколько я сделал для людей! И хотя бы один справился о моем здоровье!

Видно, и впрямь я что-то значу для них только в своем воображении. А они видят во мне тирана с бичом, сплетенным из добродетелей, и тайно ненавидят. Да, время принуждает меня к отречению, и провести его надо со всей помпой и театральностью! А может, во мне заговорил человек, который долго пробыл под гнетом дисциплины и особо строгой морали и потому возжелавший вдруг возмещения за свое самопожертвование?

Я читал по складам арабские письмена на сыром и заплесневевшем потолке и думал с тоской о том, почему нет у меня трубного голоса. Созвал бы я сейчас жителей долины на сходку под свои окна, построил бы их — налево коммунистов, направо церковников и мелких собственников — и отсюда, из окна, толканул бы речугу:

«Слушайте, вы, трудящиеся, я что — щенок за дверью, или прошлогодний снег, или горе-политик, что вы так скоро забыли меня? На кого и для кого растрачивал я себя больше десяти лет? Кто это посылает меня к врачу? Ты? Прекратить разговоры в строю! Смирно! Так. Только пошевелись у меня!.. Так, значит, вы со мной, а? За здорово живешь? Прекрасно, черт возьми! Хотите малость отдохнуть от меня? Ну я вам покажу отдохновение. Замолчи-ка лучше, критикан, замолчи, вечно говоришь от имени большинства, а на выборах и двух голосов не получил бы! Закрой свою пасть и изучай роль личности в истории! А теперь к делу!

Эй, Коста, ты что, не мог встать пораньше — посмотреть, что со мной, когда я не вылез из своей гостиничной кельи? Обрадовался, что не услышишь моей ругани на лесопилке? Теперь я для тебя последняя спица в колеснице? А того ты не скумекал, мякинная твоя башка, что с юрьева дня и до святого Димитрия ходить бы тебе босым и раз в два месяца спускаться на базар за солью, пузырьком постного масла и метром бязи, не построй я лесопилку и не поставь тебя на пилораму, словом, не дай тебе в руки хлеб! А теперь ты кум королю! Надеваешь по субботам темный костюм и лакированные штиблеты на грубые носки, твоя Пелагия (эта кобыла откармливает в ванной поросенка и на шуточки соседки гогочет: «Ну ты даешь!») тоже натягивает костюм из чистой шерсти, и вы под ручку отправляетесь в кино, а после пересказываете фильм: «Жил-был на свете один царь…» Думаешь, тебе уж и сам черт не страшен? Как бы не так! Будет еще реорганизация, да не одна, на то мы и югославы! И тебя еще трахнут по кумполу! И оглянуться не успеешь, как уж опять босиком зашагаешь за плугом. Ты еще не знаешь, что будет, когда капиталовложения потекут по бороздам, а твоей пилораме придется самой о себе заботиться! И тогда не проси меня о помощи — пошлю к такой-то матери.

А вы, господин граф Антон Спиридонович? Или, по-нашему, господин Шпиро! Прослышал про мою болезнь и обрадовался: как-никак уходит из жизни последний свидетель твоего нравственного падения! Помнишь ли, милок, где и каким я тебя нашел?! На кирпичном заводе, на досках, скрючился подле теплой трубы и зубами стучишь. А от твоей щетины и рванья стошнило бы даже шанхайские трущобы. За одежду и первые пятьдесят динаров вы, ваше превосходительство, господин молодой полковник из армии Врангеля, руки мне целовали! А теперь ты стоишь передо мной прямой, как копье, белый, холеный и гордый, как покинутый дворец, и с презрением смотришь на этот организованный хаос превращения балканского крестьянина в первого гражданина Европы, и пуговицы на твоих крахмальных манжетах для тебя важнее человека, твоего благодетеля, меня, дурака, собравшего вас здесь себе на голову, людям на позор! Ну что, если бы я с тобой обошелся, как положено по классовому принципу, раз уж ни Ворошилов, ни Буденный этого не успели? Ты бухгалтер, а корчишь из себя декана экономического факультета, взирающего на подлинных деканов, как на бухгалтеров!