Дервиш Сушич - Я, Данила

Ну а ежели загремит набат, я тут как тут со смазанным автоматом и сухим пайком на три дня. Явлюсь, клянусь тебе всеми своими потрохами, отданными за твое здоровье в семижды семи вражеских наступлениях, и своей головой, побелевшей от своих и твоих забот!

В разговорах с Малинкой иногда поминался молодой агроном. Имя его вызывало у нас улыбку взрослых людей, снисходительных к наивности и безгрешным заблуждениям. Однако на дне моего умственного рюкзака таилось предчувствие, что объяснения с ним не избежать и что ничего хорошего оно не сулит. Правда, за эти десять дней мы с ним не раз встречались на лестнице совета, он здоровался с напускной сердечностью и убегал. Опасаясь, вероятно, не столько меня самого, сколько неминуемого объяснения.

Докторша, то и дело откладывая выписку, продержала Малинку в больнице восемнадцать дней — до полного выздоровления. Накануне выписки я возвращался из больницы. Разгоряченный быстрой ходьбой, я остановился, чтоб закурить. Жмурясь от сверкающего белизною снега, который под солнцем ясного зимнего неба горел ослепительно белым огнем, я закурил и пошел дальше. И через несколько шагов увидел направляющегося ко мне агронома, видно, он только что вышел из кофейни.

«Вот оно!» — подумал я.

Я видел, с каким усилием расстилает он передо мной кошму вежливой улыбки, и хотел было помочь ему, но в сведенных судорогой губах его и в напряженности пек сквозила такая ненависть, что мой благой порыв остался втуне. Все. Мы на разных берегах. Студеная вода непонимания разорвала тонкие нити близости.

— Вчера я был у Малинки! — выпалил он. — Говорит, ты женишься на ней.

— Обещал. Что поделаешь!

— Конечно. Самое время!

До меня не сразу дошла злорадность этой шпильки.

— А Малинка мне не сказала, что ты приходил.

— Не волнуйся! Тебе нечего бояться. Сам знаешь… Я пытался, но она не позволяла даже прикоснуться к ней. Так ты ее околдовал. Просто представить себе не мог, какой ты лицемер.

— Молодой человек!

— Не перебивай. Это наш последний разговор. Ты прячешь свои карты, ловко таишь свою связь с Малинкой. И вдруг — ребенок… Предоставил ей решать самой, обрек ее на такие муки, из-за которых она все еще лежит в больнице. А теперь строишь из себя героя, великодушного спасителя, готового пожертвовать личной свободой ради того, чтоб вдохнуть в нее жизнь. Это что — добрая старая школа провинциальных любовников, о которой, сдается мне, сам же ты и рассказывал?

— Да, только я рассказывал по-другому.

Он говорил сквозь зубы, но я чувствовал, порох ревности вот-вот разнесет их тесные ряды и он шарахнет в меня трехэтажным матом. Вокруг нас лежал тихий город, выстланный белыми, как кипень, коврами. Мы смотрим друг на друга, его глаза мечут громы и молнии, мои полны искреннего огорчения.

— Извини, если я причинил тебе боль, — начал я как можно сердечнее. — Однако решает Малинка…

Он шибанул меня сверху плетью ненависти.

— Данила, брось притворяться. Я знаю, что мне далеко до стариков с их умением и ловкостью. И не одной Малинки я лишился по вашей милости. Несправедливость гораздо шире и глубже. Вы… настоящие консервы, в которых хранят драгоценный продукт, вы ходите по земле с таким видом, словно вобрали в себя всю премудрость прошлого и будущего. Но вам и этого мало! Вам подай и женщин, что по возрасту предназначены нашему поколению! Государство создавали люди от семнадцати до тридцати лет. А какой теперь средний возраст государственного аппарата? Мой старший брат в девятнадцать лет был комбригом. А я в свои двадцать восемь лет не имею права подписать рядовую бумагу. И это из-за вас — Николы, Данилы и прочих мудрецов, которым пора уже занять свою пенсионную скамью в парке. Сколько раз ЦК настаивал и требовал допустить молодежь если не на посты с высокими окладами, то хотя бы к самостоятельной работе. Вы, конечно, лицемерно соглашаетесь с ЦК, но как дело доходит до конкретных имен и фамилий, сразу в кусты — молод, мол, безответствен. А как я могу быть ответственным, если мне не за что отвечать? Твоя женитьба на Малинке — это, собственно, частный случай. Звяканьем своих медалей и хорошо рассчитанным поведением человека, пользующегося в городе популярностью, ты убедил Малинку, что ты для нее более надежная опора, чем я. А принимая во внимание ее биографию, она склонна считать, что опора ей нужнее истинной любви и верности. Ты мне нравился, но теперь я тебя ненавижу. Впрочем, все вы мне надоели до чертиков. И пусть наша добрая пресса не удивляется, что в Белграде растет число таксистов с институтским дипломом в кармане. Так далеко я не побегу, но от вас постараюсь отделаться поскорее. Вот что я давно хотел тебе сказать. А теперь лучше уйди с моих глаз.